— Мой бог, да тут сегодня настоящее Бородино! Если мы выберемся отсюда живыми, даю клятву напиться до бесчувствия.
— В последнее время это частенько случалось с тобой и без всяких клятв, — хмуро заметил Тавернье.
— Что делать, — сокрушенно согласился Шарль, — такова рутина журналистской жизни. Однако после нынешнего это будет совсем другое дело.
— Ничего, ты еще возблагодаришь бога за то, что оказался здесь, — если, конечно, мы уцелеем.
— Ладно, тогда пошли, — заключил Шарль, и оба, пригибаясь, перебежками двинулись вперед, через внешний обвод обороны, по следам отрядов христиан, прорвавшихся в глубину лагеря.
Их ноги в солдатских ботинках разъезжались на грудах битого камня, прутья арматуры цеплялись за их Одежду, они то и дело спотыкались и падали, — при этом один изо всех сил тянул вверх руку с камерой, а второй таким же отчаянным жестом поднимал вверх чемоданчик с кассетами. Вдруг Тавернье замер, выругался сквозь зубы и вскинул камеру на плечо. Шарль взглянул в том направлении, куда был направлен объектив, и конвульсивно сглотнул слюну. По его телу прокатилась волна холодной дрожи. На узкой улочке под стеной, ограждавшей двор одноэтажного домика, в ряд лежали трупы, большинство из них ничком. Одежда убитых и густо припорошившая одежду пыль почернели от крови. Над трупами тучей вились мухи, жужжание которых, несмотря на пальбу, раздававшуюся неподалеку, создавало странное ощущение мертвенной тишины. И далее по улице вдоль стен до самого перекрестка, находившегося в сотне метров впереди, непрерывной цепью лежали мертвецы. У входов в дома или у ворот во дворики они громоздились целыми грудами, один на другом. Большинство этих людей было расстреляно из автоматов в упор, но у многих черепа были раскроены топорами, отрублены головы, отсечены руки. Особенно много здесь погибло женщин и детей, по-видимому, выбежавших из домов в поисках спасения, но угодивших прямо в руки солдат. Тавернье толкнул ногой висевшие на одной петле ворота во дворик и, продолжая снимать, шагнул внутрь. Шарль, держа в левой руке чемоданчик, а правой сжимая в кармане куртки рукоятку пистолета, вынутого на всякий случай из кобуры, последовал за ним. Квадратный двор с трех сторон был образован приземистыми одноэтажными строениями, а со стороны улицы его замыкала глухая глинобитная стена. Двери в жилые помещения со всех сторон были настежь распахнуты. У порога одной из них навзничь лежала женщина. Ее длинное черное платье задралось и завернулось ей на голову, окровавленные голые ноги бесстыдно раскинулись — видимо, ее сначала изнасиловали, а затем расстреляли. У стены дома напротив ворот Шарль насчитал : девять мужских трупов, бок о бок валявшихся в пыли. Стену над ними густо усеивали пулевые отметины. А на самой середине двора лежало нечто бесформенное, окруженное темным пятном пропитанной кровью пыли. Можно было различить вытянутые ноги в камуфляжных брюках и армейских ботинках, однако ни головы, ни рук не было — их куски, видимо, отсеченные топором, валялись тут же. Судя по всему, этого несчастного рубили топорами сразу несколько человек. Ноги у Шарля подкосились, он выронил чемоданчик, прислонился к стене, и его стало неудержимо рвать. Шарль не мог остановить рвоту даже тогда, когда его желудок начал извергать одну только едкую слизь. Тавернье между тем исчез с камерой на изготовку в дверном проеме напротив ворот, однако почти тотчас же он появился обратно. Шарль сделал глотательное движение, мучительным усилием подавляя рвотные спазмы, и выпрямился, чувствуя отвратительную слабость, весь в липком поту. Тавернье брел к нему, волоча ноги в пыли. Подойдя ближе, он произнес: