— Чтобы гной вышел наружу, — пояснил Мокки и затянул ткань еще туже.
Найдя две ветки, он выстругал из них ровные палки и привязал их по обеим сторонам повязки, которая уже стала такой же грязной и липкой, как и прежняя.
Потом он оседлал Джехола, собрал одеяла и посуду. Когда все было готово, он подошел к Уросу вновь и спросил:
— Помочь тебе сесть в седло?
Но Урос, все еще сидящий на земле возле скалы, ответил:
— Ты что, стал таким же безбожником, как обезьяна джат? Смотри туда!
Мокки повернулся к востоку и в ту же секунду опустился на колени.
Солнце взошло, и его свет горел пламенем на пиках скал: пришло время первой молитвы. Мокки вспомнил, с каким воодушевлением молился он у стен караван-сарая прошлым утром. Сегодня же свет солнца казался ему ледяным, далеким и равнодушным. Он быстро пробормотал про себя слова молитвы и, покончив с этой рутиной, обернулся к Уросу.
Склонившись вперед, со скрещенными на груди руками, тот словно преобразился.
«Он все еще молится, — подумал саис. — И с каким благоговением!»
Никогда еще Урос не взывал к Аллаху с таким пылом. Ни перед бузкаши, ни даже перед шахским бузкаши. Та игра, которую он затеял, и которая сейчас начиналась, была несравнимо важнее и заходила намного дальше.
Солнце уже стояло высоко в небе, а Урос все возносил молитвы Всевышнему.
Этим днем путешественникам стало ясно, насколько жестоки и беспощадны могут быть горы к тому, кто был для них чужаком.
Камни, которые внезапно катились им под ноги…. такие узкие тропы, что по ним едва мог пройти человек, не то что лошадь…. глубокие пропасти за поворотами дороги…. и ни одного надежного, прямого, ровного пути. Взгляду не хватало простора. Только каменные стены скал, или обрывы видели они.
Допустить одну маленькую ошибку, споткнуться или одно неосторожное движение, неверный шаг — и смерть уже ждала их.
Страх быстро закрался в душу Мокки и уже не отпускал. Все теперь зависело от него.
Он должен был искать дорогу в этой каменной пустыне, протискиваясь между камнями и кусками скал, затем осторожно проводить Джехола то по поднимающейся ввысь, то опускающейся тропе, а если он видел, что этот путь вел в одну из пещер, то вынужден был разворачиваться и искать дорогу вновь. И при каждом шаге, что он делал, ему приходилось держаться то за край скалы, то за края обрыва.
В конце концов, он был простой пастух из степи. Его чутье, нервы, мускулы и глаза не были созданы для горных переходов. И он должен был заставлять коня идти вперед, чьей родиной, увы, тоже были не горы.
Сначала, если он видел впереди какое-то препятствие, провал или обрыв, и идти в ту сторону казалось ему опасным, он пытался спрашивать совета у Уроса. Но тот ни разу ему не ответил. Все свои силы сейчас он тратил на то, чтобы держаться в седле, борясь с усталостью, болью и лихорадкой. Ничто больше не имело для него значения. Его лицо было непроницаемо, а взгляд лишен выражения.