— Мало вам было пушек турецких и бонапартовских! Да и чеченские ружья знакомы уже не понаслышке.
— В этом-то дело, дорогой Артемий Прокофьевич. Признаюсь вам, я готов хотя бы и ежедневно, пока не убьют, вызывать к барьеру мерзавцев вроде Бранского и подобных ему. — Новицкий наклонился вперед и вперился в глаза собеседника. — Но никак не могу взять в толк, с какой стати мне сражаться с людьми, которые хотят одного — спокойно жить в своем доме?!
Георгиадис медленно отвел взгляд от Сергея, поднялся. Прошел к окну, выглянул на двор, где все так же толкали друг друга замурзанные мальчишки.
Отвернулся к стене, провел рукой по ножнам шашки, висевшей у края ковра. Покачал ружье, кинжал, также наброшенные на вбитые в стену крючья. Вернулся на табурет. Новицкий с любопытством наблюдал его передвижения.
— Николай Михайлович Карамзин, — начал Георгиадис спокойно, размеренно, — писатель, наверное, вам известный…
Сергей кивнул.
— …По высочайшему указу взялся писать историю государства Российского. Пока вышли несколько первых томов. Я пришлю вам, как только предоставится случай. Интерес в обществе вызван огромный. Раскупают мгновенно и платят втридорога. Три тысячи тиража, можете себе только представить, ушли менее чем за месяц! Оказывается, мы хотим знать свою историю. Но также видно, что мы не имеем о ней ни малейшего представления.
Он сделал паузу, стиснул руки, уставив локти на бедрах.
— Мы живем одним сегодняшним днем. И злоба его довлеет нам многократно, скрывая все остальное. Сейчас представляется, что наши войска приступили с барабанным и пушечным боем к подошвам Кавказских гор с одной только целью: выгнать несчастных горцев из домов, деревень…
— Аулов, — поправил его Новицкий.
— Аулов. Запереть их реки и пастбища, уничтожить леса, угнать и вырезать скот.
— Мы же совершаем все это.
— Да, но отнюдь не по своей воле. Обстоятельства, исторические обстоятельства привлекают нас в эту сторону. Я не зря начал свое объяснение с Карамзина. Один молодой стихотворец составил эпиграмму на его Историю. Мол, доказывает она, без всякого пристрастья, необходимость самовластья и прелести кнута. Главное, в чем этот Пушкин прав, что поставил слово необходимость. Именно так: не желание, не воля, не зависть, не жадность, не похоть. Миром управляет прежде всего — необходимость.
— В чем же нам необходимость мешать этим нищим людям?
Георгиадис шумно вздохнул:
— Знаете, Сергей Александрович, если бы я был художник, написал бы музу истории Клио. Только не юной девушкой в короткой тунике, украшенной туго сплетенным венком, а зрелой умудренной матроной. Может быть, даже старухой с морщинистым ртом, искривившимся от постоянной усмешки.