Он лежал, глядя, как бледнеет, наливается ясным перламутровым светом ночное небо; потом встал, надел старые брюки, свитер и вышел из номера. Дежурный за столом у двери взглянул на него заспанными глазами и кивнул.
Садясь в машину, он понял: когда он вернется, то вернется к самому себе и к тому, что обязан сделать. Он знал, так и будет, а потому не спешил.
Он вывел машину на дорогу, миновал ферму и выехал к воротам, ведущим в густой лес над горным прудом. Светало, легкокрылые воробьи стайками порхали над самой землей, летели в поля кормиться. Лесной голубь величественно поднялся с сосны, захлопал крыльями и воспарил в утреннем восходящем потоке.
Гримстер машинально открыл капот, вынул болотные сапоги и начал собирать удочку. Это была старая снасть из магазина Харди. Добротная, ухоженная. При известной сноровке на нее можно было выловить на перекате двадцатифунтового лосося. Гримстер шел через лес по опавшим листьям, сосновым иглам, по скользкому мху прямо к реке, которая быстро мелела, отчего вода приобретала прозрачный янтарный цвет, – мушкой теперь придется играть, проводя ею поперек реки или пуская по течению. Тропинка обрывалась у самой заводи. Здесь Гримстер перешел реку, едва не набрав воды в сапоги, потом двинулся вверх по течению сквозь густую, отяжелевшую от росы траву ярдах в пяти от воды. Навстречу пролетел зимородок, охладил пылающую грудку в брызгах водопада, которым кончалась заводь. По правую руку от Гримстера, за полями, скрывалась в тумане железнодорожная насыпь. Проходя мимо старой рыбачьей хижины, Джон заметил, как заиграла в первых солнечных лучах окропленная росой паутина под крышей. Он уже пришел в себя, оцепенение сменялось ощущением нового дня, но обретенные чувства не принесли ни боли, ни удовольствия. Он просто пытался убить время, ждал подходящее для решительных действий время.
Охотившаяся у горловины заводи цапля поднялась и, лениво взмахивая крыльями, полетела через реку в долину, ее серое тело быстро скрылось в сером тумане. Гримстер встал на ее место, потоптался немного, чувствуя, как холод просачивается сквозь резину сапог, затем наблюдал, как река вливается в заводь, как ее течение замирает, а бурные воды, извиваясь, смешиваются со стоячими. На другом берегу под огромными дубами гранитные скалы заросли папоротником и мхом, на нем тяжелыми каплями оседал утренний туман. Гримстер знал – внизу, в холодной глубине ходит рыба. Вынув из кармана потертую жестяную коробку, он выбрал мушку. Это был маленький «Дасти Миллер» с серебристым тельцем, его Гримстер смастерил сам. Утренний ветерок крепчал, поверхность заводи начала рябить. Гримстер знал заводь и в половодье, и в засуху. Во время рыбалки он видел не только взбаламученную воду – он чувствовал и устланную галькой впадину, и ребристый обломок скалы, и валун на каменистом дне. Он уже был во власти рыбалки, и это занятие наполнило жизнь смыслом, радость вселилась в душу, когда он закинул удочку и оглядел извивы лески. Едва мушка погрузилась, он осторожно вывел ее на поверхность и придержал, пока она не оказалась на мели, где клевало чаще. Он смотрел на воду, на леску, туда, где должен был находиться крючок. Мгновенно впитывал все происходящее вокруг, подмечал каждую мелочь; державшие удочку пальцы как будто пронзал электрический ток.