— Замолчи, холера! — кричит ему Буба и грозит ему своим флажком, как палкой.
— Буба, Буба! — восклицает тетя Варя с упреком.
Койка Бубы стоит теперь рядом с Энверовой, так как Энвер со вчерашнего дня принялся обучать его грамоте, и замечательно, что в последнее время, когда Буба перестал хулиганить, он сделался ярым врагом своего недавнего союзника Илька.
— Грамотный, а гад! — говорит он об Ильке с возмущением. (У него получается «храмотный», «хад».)
Гости глядят на Бубу и спрашивают, кто он такой. Зоя Львовна начинает объяснять, что еще недавно, когда он поступил в санаторию, это был опасный буян и дикарь.
— Он ел зубной порошок… Да, да. Ему дадут коробку, а он съест.
— О! — ужасаются гости.
— Он разбивал градусники… Он кусался, как зверь…
— О! О!
— А теперь…
Но тут раздается такое «ура», какого еще никогда не слыхали на Солнечной. К самой площадке, к хвостатому дереву, подкатили два грузовика, украшенные цветами и флагами, и тотчас же от кровати к кровати побежали силачи-санитары и стали укладывать ребят на машины, и через какие-нибудь десять минут вся Солнечная тронулась в путь.
Это была странная процессия. Кто лежал на спине, кто на брюхе, кто в корсете, кто в гипсе, — но все в бумажных разноцветных шляпах, все с красными флагами, у всех рот до ушей, все счастливые.
Много в тот день проезжало автомобилей, нагруженных детьми, по гудрону Пентапейской дороги, и все они кричали «ура» и махали красными флагами, но солнечные были счастливее всех: они впервые участвовали в первомайской процессии, они везли подарки в Петапейский колхоз — вон сколько ведер! И какие зеленые! — они увидят индюков и телят, и напрасно уговаривает их Демьян Емельяныч, чтобы они хоть на минуту перестали неистовствовать и кричать во все горло «ура».
И самый счастливый из них — несомненно Илько. Его помиловали, взяли с собой, потому что, едва он увидал грузовик, он начал так отчаянно реветь и визжать, так бился головой о койку, что ребята пожалели его.
— Ну, садись… так и быть… ради праздника. Но смотри, чтобы больше не пакостничать…
Он сел, захихикал и забормотал, как старуха:
— Ой, милые, ой, золотые, ой, красавчики…
— Замолчи, зараза! — сказал ему Буба.
По дороге не встречалось как будто ничего замечательного, но для ребят, полежавших долгие годы в постели, каждая ворона казалась событием.
— Ящерка! Ящерка!
— Цыпленочки желтенькие!
— Зонтик, зонтик! Тетенька под зонтиком. Зонтик!
Никогда ни в каком музее никакие туристы не рассматривали драгоценных редкостей с таким любопытством, с каким эти вырвавшиеся на волю больные глядели на колючий кустарник, на кудлатых собак, на дымки далеких костров.