Люся молчала, кусая губы. Потом она вырвала у Наташи из рук ее свитер, который та собиралась одеть и швырнула в кресло.
— Ты глубоко заблуждаешься, разглагольствуя о том, что такое любовь, — процедила она, — и ты никуда не пойдешь.
— Ты не имеешь права за меня решать! — вспылила Наташа, — какого черта?! Ты вообще младшая, не доросла еще! Ты многого не понимаешь…
— Не понимаю, — спокойно согласилась Люся голосом лишенным всяких эмоций и Наташе стало от такого железного холодного тона куда страшнее, чем, если бы сестра кричала, — и не хочу понимать. Но ты пойдешь к нему только через мой труп!
— Да, черт бы тебя побрал! — прошептала Наташа, хотела схватить Люсю за плечи, но та увернулась, отступив на шаг назад, — я люблю его, люблю!
— А я тебя люблю. И поэтому ты не пойдешь, — грустно проговорила сестра и вернулась в постель, накрылась одеялом с головой и, кажется, заплакала. Наташе не хотелось об этом думать.
— Ты меня не любишь! — крикнула она, — и понимать не хочешь! Да лучше бы тебя не было вообще!
— Делай ты что хочешь, — буркнула из-под одеяла Люся хриплым от слез голосом. Наташа всхлипнула, упала в кресло, закрыла лицо руками и просидела так долго-долго, пока не забылась тревожным, не дарящим спокойствия или утешения, сном.
— Умерла? — пробормотал Валера растерянно, смотря, как Борис пытается прощупать у падчерицы пульс. Вид у нее был плачевный — отвратительный и жалкий, но Валера не беспокоился о судьбе этой девочки, его куда больше волновала ответственность за эту судьбу.
Борис долго щупал тонкую руку с синими венами и красными полосами от веревок, и все никак не мог убедиться в обратном, в том, что они спасены.
— Тогда мы сейчас ее в одеяло закатаем и отнесем в парк, — бубнил он, судорожно теребя ее руки, — выбросим там, и свалим все на неведомого маньяка. Если что — она сбежала из дома, сама виновата…
— А как мы ее понесем? Ты думаешь, соседи не заметят такой огромный тюк? — перебил его Валера.
— А что ты предлагаешь!? На кусочки распилить!? — зарычал Борис, потом действительно закатал неподвижную Таню в одеяло, переложил ее на пол, а сам кивнул товарищу, — убери здесь все. И главное простыни. Заберешь их с собой, выбросишь. И веревки…
— Эй! Не командуй мной! Почему это я должен все это выбрасывать!? А если кто-то увидит?! — разнервничался Валера, брезгливо принялся собирать и сминать простыни. Потом бросил их на пол у своих ног, почесал лысоватую голову.
— Ну, во что ты меня втянул?! — застонал он, напоминая обиженного ребенка, который ищет на кого бы свалить свою вину, — ну черт…