— Матушка, но ведь это как-то… Мне вчера княжна Астмик сказала. Матушка, но ведь нечестно же! — Аник готова была расплакаться снова.
— Не тебе судить, — нахмурилась мать Проклея. — Люди говорят, значит, знают. Им, людям, виднее, чем тебе.
В трапезной нынче распоряжалась сестра София, молодая и приветливая. Она указала Уте и Берте на маленький столик в углу. Аник хотела было присоединиться к ним, но Ута покачала головой и шепнула: «Не надо. Не дразни их», — на что Аник со вздохом согласилась и заняла место за общим столом, подле толстой Русудан. Русудан приветливо кивнула Аник. Рот ее был уже занят едой.
— Ты видела сегодня Нину и Верико? — спросила она Аник, проглотив кашу. — Зареванные обе. Знаешь, за что их наказали?
Аник неопределенно пожала плечами. Врать ей не хотелось, но и сплетничать — тоже.
— Они что-то украли на кухне, — шепнула Русудан в ухо Аник. — Представляешь? — она округлила глаза и рот, показывая свое возмущение. — Здесь так хорошо кормят! Зачем им понадобилось воровать? — Русудан зачерпнула ложку каши, отправила ее в рот, предварительно подув, проглотила и задумчиво сказала: — А ведь если об этом узнают… Позор на всю страну! На них никто жениться не захочет. А Верико к тому же просватана, это ведь и жениху позор.
— Не узнают, если мы никому не скажем, — резко оборвала толстуху Аник. Есть ей расхотелось.
— Зачем мы? Женщины на кухне знают, каждая служанка в этом доме знает, думаешь, они смолчат, да?
— Это их дело. Главное, чтобы молчали мы.
Аник поковырялась в своей тарелке, проглотила две ложки каши, отодвинула тарелку в сторону. Девушки были наказаны по заслугам, но теперь Аник было их жалко. Действительно, позор на всю страну!
А Русудан уже болтала о другом. Каким-то образом тучная княжна узнала, что будут подавать на стол на пиру, и теперь со вкусом перечисляла блюда. У нее даже глаза разгорелись от предвкушения сытной и обильной пищи. Как будто она не позавтракала только что, а голодала два или три дня. Аник раздражало общество толстой дочки Саркиса, как никогда раньше, и она с нетерпением ждала конца завтрака.
Наконец сестра София прочла молитву, и девушки могли вернуться в свои комнаты.
Фатьма уже была здесь, уже показывала матери-настоятельнице платье, и мать Проклея с сомнением разглядывала слишком яркий, по ее мнению, наряд. Платье, вчера показавшееся Аник медно-красным, в утреннем свете было алым, словно свежепролитая кровь. Аник даже ахнула.
— Ничего, мерять будем, совсем другой вид будет, — сказала Фатьма и улыбнулась. — Еще лучше тот, зеленый.