Если бы она могла на самом деле разрезать кожу и мышцы, и сердце тоже, так легко было бы подшить этот надорвавшийся лоскуток! Ута ясно представляла себе маленькие аккуратные стежки, которые она наложила бы вот тут, и тут, и стянула бы ранку, и кровь больше не увеличивала бы отверстие, и сердце князя бы не болело… Говорят, монахи монастыря святого Саркиса разрезают иногда тело больного, чтобы удалить поврежденный орган, но ведь не сердце же!..
Вдруг Ута с удивлением увидела, как края ранки сходятся, скрепляются именно в тех местах, где она мысленно накладывала стежки, как отверстие в перегородке уменьшается, и сердце князя не трепещет более, словно подбитая птица. Ута вскочила.
— Он дышит ровнее, — с удивлением сказал кто-то за ее спиной, — и губы его порозовели…
Наконец сердце князя забилось ритмично, хотя пока слабо. Князь открыл глаза.
Ноги Уты подкосились, и она упала бы, если бы Джоджо не подхватил ее под локоть.
— Что я сделала? — спросила Ута удивленно. — Как я это сделала?
Теперь она ясно видела людей, бывших в комнате, и узнавала их. Кроме упомянутой уже сестры Гликерии и Джоджо, у ложа князя Варгиза были католикос отец Варпет, верховный князь Горис, старший сын верховного князя и князь Баграт.
Сестра Гликерия мелко крестилась, и что-то шептала неслышно, наверное, молилась. Отец Варпет хмурил лоб. Князья таращились на Уту, словно бы она была невиданной заморской тварью. Только Джоджо был невозмутим и спокоен.
— Не знаю, что ты сделала, девица из шаваб, — медленно произнес отец Варпет, по-прежнему хмурясь, — но это — великое чудо. Исцеление не может идти от нечистого, то была воля Божья, и привела тебя сюда Божья длань. Однако, — отец Варпет перестал хмуриться и обвел присутствующих строгим и холодным взглядом, — однако никому, кроме присутствующих здесь, не нужно о том знать. Согласны ли вы, князья?
— Да, — сказал верховный князь. — И я своею властью подкрепляю сказанное тобой.
— Придешь ко мне, девица из шаваб, нынче после вечерни, — велел католикос Уте.
Он хотел сказать что-то еще, но ему помешали — отворилась дверь, и в комнату влетела зареванная Аник, в пропыленном черном платье, с грязными потеками на щеках.
— Отец, отец! — закричала Аник, бросаясь к ложу больного.
— Мы дали знать в обитель, что князь при смерти, — тихо сказал Джоджо в ухо Уте. — Князь Варгиз перед смертью хотел поговорить с верховным князем, поэтому мы привезли его сюда, а не в Горное. Однако ты снова спасла ему жизнь, госпожа Ута, и за то великая тебе благодарность.
В комнату вошла мать Проклея, вдруг постаревшая, тоже в пыльном дорожном платье.