Мариам снова возобновила свое хождение по комнате.
Только надо сделать так чтобы источник слуха был скрыт от самых дотошных царедворцев, и чтобы никак не указывал на нее, Мариам. Ах, Муртаз, с его вечными победами над горничными, как бы он пригодился сейчас! Эти глупые девчонки из намека раздуют историю, из сомнения сделают свершившийся факт, а вопрос, если он задан умело и между делом, превратят в ответ, разукрасив его своими измышлениями (фантазия у них работает еще как!), и пойдет сплетня гулять по дворцу и по базару, и никто никогда не узнает, кто приделал ей ноги.
Но Муртаза нет, а она, Мариам, никак не может опуститься до того, чтобы делиться своими сомнениями с прислугой. Значит, нужен кто-то другой, человек, достаточно верный, достаточно умный, достаточно тонкий. Кто?
3.
Мариам позвонила. Пора укладываться, уже, должно быть, за полночь. Часов у нее нет — как и ни у кого в Межгорье. По установлениям бичующей церкви, следить за временем — грех. Достаточно барабанов, что трижды в день отмечают течение времени: на рассвете, в полдень, на закате.
Благородная Елена, как видно, подслушивала под дверью — тут же влетела в комнату, шурша юбками. Ах, зачем только она, Мариам, ввела моду при дворе на шелка — да и на юбки тоже? То ли дело широкие шерстяные штаны, в каких ходили здешние дамы прежде — тихо, удобно. Безобразно, правда. Может, велеть им, своим женщинам, носить шерстяные платья? Пожалуй, откажутся. Привыкли уже, за столько-то лет, к шелку, да и к мехам — зимой в одном только шелке холодно.
— Твоя ванна готова, госпожа, королева, — сказала Елена. Вот ведь настырная!
— Не хочу, — отрезала Мариам. — Спать.
— Но лекарь велел ежевечерне принимать ванну с расслабляющими травами, иначе он не ручается за твое здоровье!
— Сказала: нет! — рассвирепела Мариам. Какой-то тщедушный юнец из Срединных земель будет ей указывать! Она сама лучше сумеет позаботиться о своем здоровье, чем десяток лекарей!
Благородная Елена выставила вперед подбородок и надула губы. Давно, когда благородная Елена была юной, ей, наверное, было очень к лицу сердиться вот эдак вскидывая гордую головку. Теперь Елена почти уже старуха, но все ерепенится, все повторяет заученные в молодости жесты и мины, а того, как смешно вздрагивают ее обвисшие щеки, и не видит! Ведь благородная Елена весьма религиозная особа, и не нарушает требования церкви. Смотреться же на себя в зеркало — грех, грех и иметь зеркало в доме, благородная же Елена безгрешна настолько, насколько это возможно. Дикари, дикари!..
— Я выпью на ночь козьего молока, — расслабленно сказала Мариам, из-под опущенных ресниц наблюдая украдкой, как две дежурные горничные стелют постель под присмотром взбешенной Елены (сама Елена, конечно, не опустится до того, чтобы делать что-либо собственноручно, она только лишь следит и командует). — Сходи, будь добра, на кухню…