Черная шкатулка (Ашкенази) - страница 4

Что за ерунда? Ну и жизнь!

Полевая почта не работает, повар ворует, а тут еще

этот дурацкий пулемет.

Это все проклятые оружейники, даже не дадут пострелять

как следует.

Ужасно люблю палить из пулемета. Сразу вспоминаю,

как поливал наш сад.

Человек, он тоже вроде цветка.

Его тоже можно полить. Свинцом.

Наконец-то! Заработал!

Жил-был один швейцарец.

Вот чудак — математик.

На электронной машине

он подсчитал,

что за последних

5559 лет

было 14 513 войн,

в которых погибло

31,4 миллиарда человек.

Оказалось,

что он не учел:

двух евреев, пять армян,

шесть кочующих цыган,

десять сартов, семь парфян,

триста тридцать шесть римлян,

сто без имени солдат,

шесть внебрачных цезарят,

лонгобардского барона,

треть от войска фараона,

двадцать восемь сарацинов,

тридцать восемь капуцинов,

таборитку, мушкетера,

гугенота, гренадера,

восемнадцать бомбардиров,

двадцать тысяч мародеров,

двести тысяч дезертиров,

сто путчистов,

двух танкистов,

пять матросов с Гибралтара,

да еще гражданских пара.

Ну и что ж?..

Дорогой мой потомок, еще не появившийся на свет,

сейчас я тебе объясню, что означала оккупация.

Они нахлынули в фургонах, грузовиках и танках;

с неба спустилось несколько тысяч отборных

дюжих молодчиков. Их парашюты были из шелка,

из которого выходят такие красивые шуршащие блузочки.

Генерал посмотрел в бинокль и отдал приказ:

— Земля эта, молоком и медом изобилующая,

впредь до особого распоряжения изымается! Молоко —

на переработку, мед в интендантство,

оружие сдать в ратушу, евреев — на стадион,

регистрация рабочей силы производится в школах.

Полы выскоблить, винные погреба открыть,

сменить постельное белье.

И объявляю чрезвычайное положение!

Между тем господа офицеры с оккупированных балконов

любовались закатом солнца.

И поздравляли друг друга, говоря:

— Как мы могли забыть эту прекрасную страну в своих

военных планах?! Клянусь, она того не заслужила!

Это меня под Смоленском так,

и Фриц еще спросил: — Эй, Ганс, где твоя нога?

Глянь-ка, вон та штука — это не твоя нога,

тот черный обрубок на белом снегу?

Ладно, говорит, но где же тогда вторая?

Чудак-человек, от тебя обалдеешь,

твои ноги разлетелись на север и на юг!

Хочешь капельку теплого супа?

Потом он сходил за железной ложкой,

что торчала за голенищем моей ноги,

и кормил меня, как родная мать,

и белые снежные пушинки падали между нами.

— Ганс, — сказал он, — не плачь, старина,

ноги теперь совсем не играют роли,

и, между прочим, Ганс, протез никогда не будет болеть.

А я ему говорю: — Куда она идет, эта нога?

Глянь-ка, Фриц, как она марширует!

Ты уже видел когда-нибудь такое?!