II
Александра Фёдоровна
стояла перед семейной иконой Владимирской Божией Матери и радостно улыбалась.
Она не молилась, она просто смотрела и улыбалась. Наконец-то она дождалась
этого часа. Когда об этом узнала Элла*, она вся просияла от счастья, и даже не
по-монашески в ладошки хлопнула. После того, как одиннадцать лет назад
каляевская* бомба разорвала на куски её мужа, никто не видел её даже
улыбающейся, а тут Элла чуть "ура" не вскрикнула. Вдвоём они просили
об этом. И вот сегодня супруг Александры Фёдоровны, Верховный Главнокомандующий,
русский державный Царь Николай принял решение везти на фронт из Успенского
Кремлёвского собора главную святыню русскую – икону Владимирской Божией Матери.
Александра Фёдоровна никогда не задавала лишних вопросов, но когда ей было
сообщено о принятом решении, её радующиеся глаза молча вопрошали: "Почему
не раньше? Почему не год назал, когда на фронте было совсем плохо? Почему мы не
начали войну с Неё, как тогда, когда вторгся Тамерлан?" И он понял
безмолвный вопрос, и ответил кратко, тихо и убеждённо, как он отвечал на все
вопросы:
– Милая Аликс, во мне
нет ни силы той, ни дерзновения, как в великом князе Василии Димитриевиче, а
рядом нет митрополита Киприана.
Потом помолчал и ещё
более тихо добавил:
– И того молитвенного
народа из той Святой Руси тоже больше нет. – Серые ясные печальные глаза его
смотрели на супругу таким взглядом, который он очень редко позволял себе, и
только наедине с ней. Всегда она приходила в трепет, когда он вот так смотрел и
молчал. В последнее время такие взгляды его она стала видеть чаще. Она знала,
что в нём силы, веры, и дерзновения не меньше, чем у Василия Димитриевича; она
знала, что он видит больше, дальше и глубже всех окружающих, и знала она также,
что он видит и чувствует то, что недоступно вообще никому. Несколько раз она пыталась
заглянуть в эту недоступность, вот через этот Образ, что сейчас перед ней,
молилась до полного изнеможения, когда нет уже слёз, молилась Ей, и всякий раз
чувствовала, что твердеют, мрачнеют черты лица Её, и говорит Она: "Нет! То
не вместить никому, кроме Помазанника Сына Моего. Никто да не посягнёт на
недоступное..." И она отступала. Всему, что источалось этим Её Образом,
она верила по-детски, абсолютно, без оглядки, безоговорочно, ибо этот Образ был
источником всех её душевных и телесных сил, проводником и покровителем её жизни
в этой стране, которую давно, окончательно и бесповоротно считала своей, а себя
– русской. Когда старшей дочери был ещё только год, проводилась всероссийская
перепись, и в графе "род занятий" под своим именем она увидела
"хозяйка земли русской", ей даже не по себе стало, она испугалась.
Написано было её супругом, переписной лист заполнял он. Увидев её реакцию, он
тогда молча обнял её и поцеловал в волосы.