Николай Владимирович
Блохин
ТАТЬЯНА, ДОЧЬ ЦАРСКАЯ
повесть
Вечер уже переходил в
ночь. Двое городовых прохаживались, притоптывая, около ресторана
"Эрмитаж", что на Петровке, и озабоченно поглядывали на дверь, сквозь
которую слышалось разудалое пение. Скоро уж вывалит на улицу
профессорско-студенческая шатия-братия для ночного гульбища по зимней Москве.
Татьянин день!
Было морозно, ветрено и
шёл снег – сочетание очень неприятное, когда нужно несколько часов
простоять-проходить на открытом воздухе, хоть даже и тепло одетым. А особенно
если сегодня твои именины и день рождения сразу.
– Слышь, Савва Петрович,
а чего ты вообще-то дежуришь сегодня? – спрашивал молоденький городовой своего
напарника, – обязаны тебе сегодня гуляльный день дать.
Напарник, густобородый,
коренастый, раза в два постарше молоденького, в ответ вздохнул тяжко:
– То-то и оно, что
гуляльный!.. Прости, Господи, да не мне гулять. Охрана мы! Нам порядок стеречь,
когда другие вот так гу-л-ля-ют! Прости, Господи. А нас – всего ничего. Кажный
год в этот день дежурю, сам напрашиваюсь. Мой день! А я что, Святых Таин
причастился с утра – вот и именины с рожденьем вместе, вот и попраздновал.
– Не-е-е, чтоб в именины
и штофик-другой не пропустить?.. Не-е-е...
– "Не-е-е", –
передразнил старший, – вон они, пропускатели! Любуйся! Щас повалят, успевай
только из сугробов вынать да мордобой разнимать, "не-е-е", вроде,
умствованные люди, уч-чёные... А фабричные – то проще гуляют, нам беспокойства
меньше. И ещё, шельмецы, Татьяну нашу, мученицу, в оборот свой
"уч-чёный" взяли, стыдоба! Щас вон, заглядывал... верзила косматый,
энтот,.. рисовальщик-малевальщик, давно его знаю, из кабаков не вылезает,
шампанское щас налил ведро, благо задарма, сам Рябушинский ведь в этот день им
ихнюю нализанку оплачивает, вот ты поди ты,.. поставил ведро на стол и орёт:
"А это Татке-Танюшке нашей оставим, пусть за наше здоровье выпьет, как мы
за её всю ночь!" – и заржал жеребцом. А?!
– Ну и что? – молодой
пожал плечами и улыбнулся. – Не жадный, значит, пущай себе гуляет, сам бы
присоединился, а то вот угораздило в такой день дежурить...
– Да вот ты что.., ты-то
при чём?! Хотя все мы при чём, коли день такой. Я сам весь в Татьянах, кругом
меня одни Татьяны, да и мой святой сегодня, и моего папы святой, и фамилии моей
святой, и все – сегодня,.. а насчёт "угораздило" – уж лучше
угораздить на дежурство, чем к ним присоединяться, потом отсоединяться – всё
равно что из болота выбираться, когда слеги некому подать. Ты, вот, кто? Ты вот
вдумайся! Ты – го-ро-до-вой! А?! Какое званье, какой почёт в звании! За порядок
и покой отвечаешь! И не где-нибудь, а в стольном граде! В самой белокаменной!..
А энти! Тиллигенция, прости, Господи, да с ними и поговорить не об чем, энто ж
до полного обалдуйства доучинились... В прошлом годе, вот из энтой самой двери,
в энто самое время, вываливается,.. профессор тухлого бульона, весь из себя,..
ну, на ногах, понятное дело, стоять не может, орёт. Я, мол, энтот... думский
оратор, глаголом сердце-поджигатель... уж какую солому и чем он там поджечь
может своим глаголом, не знаю.., эх, хотя соломы сейчас какой хошь найдёшь. Ну
и, понятно дело, задом в сугроб – плюх! Ну, понятно дело, вытаскиваю, ну, он
орёт, что, мол, к медали представлю "за усердие", меня, то бишь..,
фамилия, говорит, как? Сейчас, говорит, предписание устрою! Ну и опять на
сугроб его перетягивает и всё про мученицу нашу из него прёт глаголом его
поджигательно-орательным.
