– Да, может быть...
точно – ветер, налетит и унесет в высь, такую высь... и блаженствуешь и –
страшно, а кончится – еще страшнее, что кончилось. И никогда здесь больше не
повторится.
– Никогда? А ты знаешь,
что это? У тебя было?
– Было. Это у всех здесь
было.
– Но почему никогда? Я
не хочу этого терять! Но... уже потерял.
– Вы что так зло,
Александр Дмитрич? Это вы на кого?
– Да, зло, зло я сказал,
этого нельзя отнимать. Будто подразнили и отняли.
– Отец Спиридон говорит,
что это и не отнимается, просто нам нечем это удержать. Вы ж сами сказали, что
это из Царства Небесного ветер. А здесь земля.
– М-да, земля, – опять
шумно вздохнул, – ну ладно... так чья, говоришь, это дверь?
– А владыки Алексия, он
тут как в затворе. Зайти можно, но лучше не входить, он всем одно и то же
говорит; "Прошу ваших молитв и прошу также оставить меня, сказать мне вам
нечего, силы мои иссякают, а гордыня моя еще не побеждена". Вот. А в келье
у него хорошо, прямо кажется, что за стенами ее никого и ничего нет, тихо,
покойно, он очень хороший человек, владыко Алексий.
– Люди, люди на конях,
сюда скачут! – раздался вдруг крик со стены. Кольнуло в сердце, в голову
ударило, в бок полоснуло, встрепенулся поручик, дернулся навстречу крику:
"Это штурм, конец невидимке..."
Со стены по ступенькам
спускался старичок монашек.
– Еще двое, на конях, –
сообщил он поручику и Оле-маленькой и поспешил к большим стенным воротам.
Оля-маленькая и поручик пошли следом.
– А вы что подумали,
Александр Дмитрич? Что те на штурм пошли? – спросила Оля-маленькая. – Вы прямо
всколыхнулись весь.
– Подумал. Да уж скорей
бы.
– Что вы говорите такое,
Александр Дмитрич!
– Да что ж, раз не
миновать этого, так уж и вправду скорей бы. А то ведь так ждать да дергаться –
нервы мотать...
– А вы не ждите ничего,
не дергайтесь, нервы не мотайте. Живите просто.
– Это просто сказать, а
жить просто совсем не просто. Если б еще тот ветер подул, да, видимо, не
дождешься.
– А вы молитесь о
здравии старца.
– Да ты смеешься,
Оля-маленькая? Мне? За него?
– И вовсе не смеюсь – да
вам, да за него. Я же молюсь за него, и все тут молятся, а чем вы хуже? А уж
как Бог рассудит, это Его дело.
Тут заскрипели
открываемые старичком ворота. Двое молодых офицеров в белоснежных гимнастерках
с черными двуглавыми орлами на золотых погонах держали под уздцы своих коней –
серого и вороного. Серого держал светловолосый голубоглазый богатырь-красавец,
при взгляде на которого поручик Дронов едва не вскрикнул.
Старичок монашек сделал
приглашающий жест рукой и сказал кланяясь: