– Свои – не свои, разве
неправда?
– Неправда, Груня. Ты
сейчас вся в неправде, ты утопаешь в неправде, а единственная, истинная правда,
Божья правда, далеко теперь от тебя.
– Единственная?
Истинная? А может, она у других истинная да единственная, а? Кто рассудит? А
вот другие говорят: пока не скинем властителей небесных, не скинем властителей
земных. А? Сильно сказано. Это какая правда?
Федю зашатало при ее
словах.
– Это никакая не правда,
Груня, – сказал отец Клавдий. – Это бесовское безумие. Ты морщишься от моих
слов, твоя душа уже поражена страшной ржой... вся Русь сейчас ею поражена. Я за
тобой давно наблюдаю, ты на страшном...
– Выслеживаете?
– Нет, Груня, наблюдаю.
Наблюдаю и скорблю, ибо чувствую свое бессилие. Мне страшно, Груня, ведь я твой
духовник, что я Богу за тебя отвечу?
– Оставьте, отец
Клавдий, – серьезно сказала Груня. – Я разрешаю вас от этой ответственности, я
сама за себя отвечу.
И с этими словами она
снова повернула голову к лику на сводчатой колонне: "Что смотришь на меня,
Госпожа бывшая? У-у... взыскующе смотришь, беспощадно смотришь... А я не боюсь!
Я отреклась от пути, на который Ты обрекла нашу сестру, я выбрала свой путь, и
ничто меня с него не свернет!"
– Ты надменна и
победительна. И даже не страшит тебя гибель души твоей.
"Кто это сказал?
Отец Клавдий? Или Сама?.. Нет, не страшит! Мы здесь, на земле, будем строить
свое царство, своей правды..."
– Я свободна, отец
Клавдий? – Груня повернулась к священнику. Отец Клавдий развел руки чуть в
стороны и уронил вниз:
– Да, конечно, ты
свободна, Аграфена.
Груня резко развернулась
и каким-то неженским, едва не солдатским шагом пошла к выходу, громко стуча
каблуками. Тут Федя вышел из оцепенения и с криком: "Грушенька!" –
бросился за ней. Все кто были еще в храме обернулись на его страстный,
отчаянный крик. Громче шепота никогда раньше Федя не говорил в храме. Ничего он
сейчас не видел и не слышал, ничего не понимал, кроме того, что Груня его
уходит навсегда. Уже на паперти он схватил, было, ее за руку, но она выдернула
ее, да так, что Федя чуть не упал, и зарычала на него рыком звериным:
– И чтоб я не видела
больше тебя! Выкинься из моей жизни! Жених...
Необыкновенное
облегчение чувствовала Груня, удаляясь от храма. Пока она стояла в храме, то ли
от лика этого, то ли от отца Клавдия на нее несколько раз то робость нападала,
то тоска вдруг непонятная от головы до пят пронзала. Очень тошно ей было, и ее
порывало то кинуться с кулаками на Богородицу и на отца Клавдия, то убежать без
оглядки, то на колени перед образом упасть. Но могучее новое выстояло. И теперь
она была спокойна и довольна. Едкощемящая ненависть коптила ее нутро.
Бревногубый Рогов даже на стол вскочил от радости, когда узнал о том, как
протекала и чем кончилась последняя беседа Груни со своим бывшим духовником.