– Пойдем, Иван, не на
что тут смотреть.
– Нет, Безобразов, очень
даже есть на что.
– Нет, Иван, не на что и
незачем, хотя зрелище, конечно, богатое.
Загряжский ничего не
ответил, он смотрел на старика, стоявшего на высоченных козлах. Старик с плачем
долбил ломом по щиту, на котором значилось: "Горшанинское пиво – лучшее из
пив". Старик безуспешно колотил и ругался, что вот потрафил Горшанину, а
теперь что делать? "Что делать-то?" – несколько раз истерично крикнул
он, к вывеске обращаясь.
– Да пусть сам Горшанин
и снимает, – сказал Безобразов.
– Э, господин хороший,
где его счас искать, Горшанина-то, а спрос-то с меня, не отбрешешься, не
отбояришься... – тут взгляд его упал на Загряжского, и он оторопело замер. –
Ишь ты! – вымолвил он восхищенно. – А зря вы так, господин офицер, зря, – бравада
ваша зряшная, сами же их на грех толкаете, – и он снова стал долбить.
Прибывшая через час
Груня увидела, что так и не отдолбил старик ломом вывеску. Очень она
рассердилась. Но и старик тут вдруг вспылил, прорвало его:
– Да что тебе вывеска
эта, кость бы в глотку ей! Сама сбивай, нету Горшанина, нету пива больше, да
содрать-то ее как?! Офицерье по всей форме тут шляется, а вы хреновиной всякой
забавляетесь!
Несколько раз, после
уже, далеко от Москвы, опять пересекались жизненные линии Груни и Загряжского,
однако встретиться опять не довелось, хотя и близко к тому было. Когда донесли
ей, что взорван мост у Перелюба через Знаменку, донесли с подробностями, как он
был взорван, сразу Груня поняла, чьих рук это дело. Занята она тогда была
странно-непонятным, но почему-то ей казавшимся важным делом. Она изучала
странную бумагу, будто бы вороной из Глубь-трясины принесенной. Так клялся и
божился тот, кто доставил эту бумагу:
– К лапе привязана была,
вместе с камнем упала. Гляжу – падает с вороны, с лап ее, а она, значит, из
Глубь-трясины летит.
В бумаге значилось:
"Товарищи, братцы, граждане, все коммунисты-большевики или
сволочи-обманщики, или дураки обманутые, или ненормальные! Бейте сволочей,
вразумляйте обманутых, это я говорю, Взвоев, комиссаром я был – и будь оно
проклято. Не послушаете – все пропадете и в аду будете. Пишу из Глубь-трясины,
где монастырь теперь, а вы его не видите, потому что сволочам большевикам
верите, а в Бога не верите. Смерть подлюкам большевикам. Взвоев".
Очень внимательно Груня
изучила документ. Взвоева она знала, почерк на бумаге его был, знала, что
пропал он, слышала и о том, как какой-то бешеный из его роты про монастырь в
Глубь-трясине орал, который, кстати, тоже пропал. Очень скрупулезно она и это
изучила, и доктора Долгова на допрос вызывала. Очень ей Долгов не понравился –
все глаза прятал да от вопросов ускользал. И вот нате, пожалуйста, – мост
взорван. Сориентировалась она сразу и как могла скоро оказалась в Болотной,
уверена была, что если князь это, то обязательно по кратчайшему пути пойдет.
Болотная открывалась сразу после выезда из леса, Груня выехала и увидела
монастырь. Едва с коня не упала. Остановилась. Соратники никак в толк взять не
могли, что случилось, а она не слышала их и не видела их. Наконец конь сам тронулся
с места и пошел в сторону деревни. Когда въехала в деревню, узнала, что
"двое офицерьев, как мамаи, прокатились по деревне и в Глубь-трясину
бросились, утопли".