– А зачем же они в
Глубь-трясину, с ума, что ль, сошли? – злоехидно спросила Груня, на коне
восседая.
– Да хрен их знает... а
ты чо так зыркаешь-то, политотдел? Я ж не один видел, все видели.
Долго стояла она у края
Глубь-трясины и глядела на монастырь, потом взяла бинокль и тут разглядела
князя на стене. И когда обернулась к сопровождавшим соратникам, те аж отпрянули
– столько всего было написано у нее на лице.
– Монастырь тут развели
под боком... Проворонили!
Затем закрыла глаза, ее
качнуло, и вот тут и начала она рваться в Глубь-трясину, орать бессвязное,
угрожать, не поймешь кому. Оттого и не видела приближавшегося владыку Алексия,
что загорожена была соратниками, вцепившимися в нее. И остолбенело замерла, как
и соратники, когда архиепископ Алексий появился вдруг перед ними. Она не
слышала ничего из того, что говорил владыко, она просто жадно разглядывала его
лицо. Совершенно не имело значения, что он говорил, перед ней стояло
невозможное, явившееся из невозможного, и само явление это делало лишними любые
слова. И то, что давно владело Груниным "я", требовало немедленного уничтожения
этого невозможного, но "я" было парализовано и немо. Наконец малая
долька его оттаяла и обрела голос: что-то громкое и гневно-скрипучее отделилось
от ее губ, она не слышала что, и поползло от нее концентрической оглоушивающей
волной. Что-то еще в довесок дымно грохнули, архиерейские глаза и борода
оказались совсем близко, но потом вдруг опять отдалились.
Когда удалось оторвать
взгляд от парализующего архиерейского, проступил перед глазами какой-то
солдатик, чего-то взыскующе орущий. Вновь оттаяла долька и вновь отделила от
губ оглоушивающую звуковую волну, вот и рука ожила, оказывается, маузер-то в
руке! – пошла-полетела искорками от пальцев оживляющая энергия. Так это ж...
под солдатиковой фуражкой – Федина морда! Глаза только не те – чумные, орать-то
орет, а боится... На же тебе! И тебе, мразь бородатая!..
– За ноги и за руки его
и – туда, на поляну! Ну!! Потом было объяснение с легендарным комдивом Кряком.
– Чего там происходит,
Аграфена? – спросил Кряк. – Какого ты там попа шлепнула? О какомтаком монастыре
болтать стали?
– И я тебя об этом,
комдив, спросить хочу. Что за галлюцинации смрадные тут у вас?
– Ты – политотдел, о
галлюцинациях тебе лучше знать. Галлюцинации – хрен с ними, мост вот
проворонили, его на кого списать?
– Я мост проворонила,
еще в ноябре семнадцатого проворонила, когда Загряжского упустила.
– Ладно, теперь вот
думать надо, как из клещей его не выпустить.
– Это тебе думать. Кряк,
с меня своих дум хватит. Из клещей он у тебя все равно уйдет, для того и мост
взрывал.