Дронов молча пожал
плечами, но видеть пожатие было невозможно. А полковник продолжал:
– И даже Оля-маленькая
волновать перестала. Всю всенощную с ума сходил, молитва на ум не шла – как они
там, прорвались ли, доехали? И – как отрубило вдруг, пустота какая-то и
тревога. А ночь-то какая, Александр Дмитрич. Ведь чернота одна и звезды в
вышине, а... сколько этого всего, оказывается.
Справа чиркнуло,
вспыхнул огонек, Дронов и полковник повернули головы и увидели прикуривающего
поэта. Огонек погас и во тьме раздался его голос:
– Да, чудная,
прекрасная, единственная ночь, черт бы ее драл, а – тоска. Отчего так, господа
вояки?
– Мы здесь такие же
вояки, какой вы здесь – поэт, – сказал полковник.
– Ха! Ха-ха-ха... а ведь
правда! Ничего на ум нейдет. Был поэт и весь вышел. Моя ночь, моя погода, все
мое, как распирало меня по таким ночам! На воздухе стоял... двести строк за
такую ночь прилетало, и нате вам, пожалуйста, – чернота на душе, как тьма вот
эта; Я вот думал все это время, что это такое, когда вот так, по двести строк,
– дар или проклятие? Ведь как на бумагу их перелагать начнешь – корпеть
начинаешь, вот воистину проклятие, или... образ схватишь... летает рядом, а не
идет, и убить всякого готов, кто мешает, потом любуешься и – не то... нет,
все-таки проклятие. Что вздыхаете, господа вояки? "Нам бы его
заботы", – да? Ну да, животы штыком вспарывать, шашкой головы отсекать –
это заботы.
– Не задирайтесь,
господин Константин, – равнодушно сказал полковник. – Совсем не о том я
вздыхал. Сам не знаю о чем. Обо всем и ни о чем. Не нужны никакие заботы, ни
мне ваши, ни вам мои.
– Суета сует и томление
духа?
– А разве не так? Разве
ночь эта не говорит вам, что это так? Не только вам ничего на ум нейдет. А дар
Божий не может быть проклятием, никак не может. Дар слова и – проклятие? Нет,
никогда не поверю. Но и – "за каждое праздное слово дадите ответ в день
Страшного суда..." Вот это страшно. И каждый из нас знает, что праздно
сказано, а что нет, себя не обманешь. Я не про вас, у меня этих праздных
побольше вашего было, хоть и не на всю Россию.
– Господи, как хорошо,
что нету у меня ни даров, ни проклятий, – тихо сказал Дронов.
– Дары у всех есть,
Александр Дмитрич, – раздался слева из темноты голос Оли-большой. – Только мы
дары в проклятия обращаем.
– Я приветствую вас,
Оля-единственная, рад слышать и ваш голос и то, что у меня дары есть. Давно вы
здесь?
– Раньше всех. Я думаю,
все сейчас на стене.
– Что так?
– Потому что эта ночь
последняя.
– Это почему ж? – голос
поэта из тьмы звучал весьма испуганно.