— Всенепременно будем,
ваша кромешность.
— Это как это — кромешность?
— спросил Федюшка.
— Всё-то ты вопросы
задаешь, — укоризненно сказал Постратоис, — чутье имеешь, разум имеешь, сам
соображай. Кромешность! А! Как звучит! Разве есть слово мощнее и ярче, а?
Так вот, иногда нашего
пупырчатого друга, как бы это поэтичнее сказать... тошнит, одним словом, и вот
однажды он вытошнил ее — Смерть... — При этих словах Смерть медленно и с
достоинством поклонилась. — Ну а Бог ваш, Он и напустил ее на людей. Он всегда
так, сотворить чего полезного, так Его нет, а использовать готовое — всегда
пожалуйста.
— Бог? — встрепенулся
Федюшка, — а Он есть? Он Кто?
— Бог-то? Да Он творец
всего, творец неба и земли, — раздраженно сказал Постратоис, задумчиво при этом
глядя в загоревшиеся глаза Федюшки. — Есть Он, есть, куда ж Ему деться...
Только Он прячется... нету Его, нету! — И Постратоис вдруг расхохотался таким
частым ядовитым хохотом, что сам закашлялся. Одновременно засмеялись и Смерть,
и пупырчатый комок Грех.
«Вот будет картина, если
бабушка войдет», — опасливо подумал Федюшка. И только подумал, ему вдруг тоже
захотелось смеяться. И он тоже закатился звонким своим хохотком, хотя ему было
совсем не смешно, но остановиться он не мог, будто его щекотали.
Наконец Постратоис
оборвал внезапно хохот, и его лицо мгновенно стало каким-то
сосредоточенно-задумчивым, словно и не хохотал он только что. То же самое
произошло и с его подручными. И у Федюшки сам собой оборвался смех. Он бросился
к Постратоису с расспросами:
— Но почему? Зачем Бог
напустил смерть на людей?
— Вот уж не моего ума
дело, — ответил Постратоис, и ниточки-губы его отчего-то презрительно
сморщились, — хотя я такой, что мне до всего есть дело, однако это дельце уже
обделано. Давно-о... Шумное дельце, с последствиями! — Постратоис
страстно-мечтательно зажмурил свои глазищи, из-за губ клацнуло грязными
граблями. — Ах, какая все-таки замечательная сила — Слово, оно, конечно,
кулаком под глаз — это прекрасно, но! — тихое, ласкающее душу слово часто куда
действеннее. Подполз я, помню, к прародительнице вашей, Еве... — И тут
Постратоис вдруг сузился, вытянулся, черный фрак его охватило огнем,
вспыхнувший огонь мгновенно съел всю одежду Постратоиса и сразу погас.
Федюшка видел перед
собой свернувшегося в клубок громадного желтого чешуйчатого змея, голова
которого на мощной длинной шее торчала из клубка, раскачиваясь на уровне
Федюшкиных глаз... — Да, вот в таком виде подполз. Как?
— Здорово! — восхищенно
крикнул Федюшка.
— Вот и я думаю, что
здорово, — сказал змей-Постратоис, — а один завистник заявил, что-де из такой
пасти не может звучать истина. Какова наглость! Вообще-то на истину мне сугубо
наплевать, я пренебрежения не выношу к себе и своим словам. Ты это имей в виду.
Кто слушает мои слова и не исполняет их, того неизбежно ждет проклятие
гееннского огня. Это страшное проклятие! Каждый звук моего слова обрамлен огнем
гееннским, на нем, огне этом неугасимом, несутся слова мои в мир и покоряют
его. Гееннский огонь — это как раз то, о чем ты мечтаешь, он дает вечную жизнь,
этот огонь, коли зажжется он в душе человеческой, никакая смерть не задует. Все
понял?