И перед Федюшкой возник
тот самый образ, что глядел тогда на него с иконы, спешно теперь убранной
бабушкой. Только нимба не было вокруг головы того облика, что стоял сейчас
перед Федюшкой.
— Приидите ко Мне все
труждающиеся и обремененные, и я успокою вас, — услышал Федюшка из уст того,
кто стоял перед ним. Никогда и ни у кого до этого не слышал Федюшка подобного
голоса, необыкновенно благозвучный, он проникал в самое сердце, за этим голосом
хотелось идти, куда бы он ни позвал. И такой голос никогда не позовет в
пропасть. И почему-то показалось сейчас Федюшке, что не таким голосом был
позван в пропасть тот несчастный монах...
— Ну, как? — перед
Федюшкой вновь стоял Постратоис.
— Здорово, — грустно
сказал Федюшка, — и голосом похож.
— Голосом? А откуда ты
знаешь, какой у Него голос? — подозрительно спросил Постратоис.
Федюшка пожал плечами,
не зная, как ответить, не знал он, конечно, какой у Христа голос, но, наверное,
он должен быть именно таким, в сердце проникающим.
— До чего же тошно, —
сказал устало Постратоис, — это превращение всегда мне стоит бездну сил...
Голос, говоришь, похож? Иногда мне даже кажется, что я теряю управление над
этим образом и будто Он мною управляет... Однако я заболтался. Пора к
гееннскому огню!
— Да! — воскликнул
Федюшка.
И стоящий в ушах
благозвучный голос улетел.
«...Я успокою вас» —
совсем тихо донеслось откуда-то из страшно далекого далека и пропало. Обо всем
на свете забыл Федюшка от вскрика Постратоиса «пора к гееннскому огню», ничего
больше не нужно ему было.
— Вперед, к гееннскому
огню, — не своим голосом заорал Федюшка, — вперед, за бессмертием!
— Бр-раво, юноша,
перейдем, так сказать, к десерту нашего праздника.
— А далеко идти? Или
опять лететь? — нетерпеливо спросил Федюшка.
— О нет, отлетались, —
ухмыляясь, сказал Постратоис, — теперь наш путь — вниз, в могильный Провал и
вдоль адского оврага, прямо к геенне огненной. Если не мешкать, быстро
доберемся. А чего нам мешкать-то, а?
— Адский овраг? —
недоуменно переспросил Федюшка, — а он что, в аду?
— Ну а то где ж?
— Так он есть, ад?
— Ох-ха-ха-ха, ну, а как
же ему не быть?
— А... а ты ж говорил,
что невозможно поверить, что после смерти здесь наступает жизнь там.
— Говорил. А разве
возможно в это поверить? А? Да, в это так же невозможно поверить, как
невозможно этого избежать. — Постратоис злорадно усмехнулся: — Ну а куда ж,
скажи мне, деваться душам умерших людей? А? Некуда им больше деваться. Пожил
достойно в свое удовольствие, ну и пожалуйте к нам, в наше удовольствие,
ха-ха-ха... Ты и деда своего там встретишь... Ну а где ж ему еще быть? Странный
даже вопрос. Да им там неплохо, неплохо... Там у меня неограниченное право на
труд. Отбоя нет от желающих попасть в разряд трудящихся, ибо только так можно
вырваться из трясины тоски и страха, в которой они постоянно пребывают. У-у,
там есть такие умники-разумники, такие шустряки-мудряки, что у-у. Ученые,
ха-ха-ха... Пульт они мне уже сварганили, замечательный пульт. Я через этот
пульт пороки в людей рассылаю. А целая бригада их, тру-дя-щих-ся, умственных,
так сказать, работников еще одним важным делом занята, самым важным! Мы, черные
ангелы, мы, видишь ли, все можем, одно нам заказано — мысли человеков нам
читать не дано. А оч-чень бы хотелось, ибо оч-чень нужно. Гляжу вот я на твою
мордаху, и виден ты мне насквозь, но это потому, что все твои думы, на мордахе
твоей написаны. Без малого ведь 8000 лет читаю я по вашим лицам, поднаторел в
этом, но то, что здесь у вас, — Постратоис постучал ногтем по Федюшкиному лбу,
— закрыто для меня, понял? Ну вот и создают мне адовы работники машину, которая
бы мысли читала. Ничего у них не выходит пока, но — обещают. А то, о чем ты
сейчас думаешь, — отринь! И вперед, за гееннским огнем!