— Ну, хватит, хватит
гляделами-то вращать! — прикрикнул на старика Постратоис, — навалились на
мальца. Успеете еще. Итак, дорогой юноша, перед тобой — Страх. Ежели кто из
людей, где бы на земле он ни находился, испугался чего или же такой вот страх
дурацкий чувствует, как ты сегодня, — его рук дело. Он сеет на земле страх и
отчитывается передо мной за это. Презамечательная парочка — сей старик и сия
старушка. И тот, кто замахивается на вечную жизнь, без этой парочки дня не
проживет. Ну тут уж вольному воля, я предупреждал и картинку вечной мечты перед
тобой развертывал, к тому же, юноша, в этом мире надо за все платить. А вы
сгиньте-ка пока, — махнул рукой Постратоис в сторону Тоски и Страха. И те с
шипением растворились в воздухе.
— Не дрожи, юноша, —
назидательно продолжал Постратоис, — из ничего поя- вились, в ничто обратились,
дело нехитрое. — Он шумно зевнул, — сейчас будет еще одно представление, не шарахайся
и не оглядывайся, представляемая сейчас особа является, конечно, внезапно, и
явление ее для тех, кому она является, пострашнее бывает страха или тоски, однако
сейчас это просто представление. Сия особа, коей я тоже повелитель, есть третья
ипостась, заключенная в моем имени. Впрочем, прочь слова, лучше, как говорят,
один раз увидеть.
И Федюшка увидел: из
потолка вдруг начала падать-литься густая жидкость, похожая на сгущенное
молоко, только белее, и она воняла тоже, как усопший ровесник, лежавший в
гробу. Когда гора этой жижи на полу достигла высоты стола, она ожила,
задвигалась и стала вытягиваться навстречу питавшей ее из потолка струи.
Вытягиваясь, она обретала форму человеческой фигуры и вот через несколько
мгновений перед ошарашенным Федюшкой предстала мраморно-белая красавица с
совершенно безжизненным, мертвым лицом с прикрытыми веками. Белый складчатый
балахон ниспадал с ее плеч до самого пола, он сам по себе шевелился и шелестел,
будто под ним, по телу красавицы змеи ползали. И вдруг веки ее приподнялись, а
белый рост растянулся. И хоть не было ничего страшного в лице красавицы,
Федюшка почему-то так испугался, как не испугался ни Страха, ни Тоски. За
открывшимися веками не было глаз, была чернота, точно две дырки в бездну, а
точнее, сама живая черная бездна через эти две дырки смотрела на Федюшку. И
дыхание бездны чувствовал Федюшка, ему даже чудилось, что из черных дыр вонючий
ветер дует. Но, невзирая на страх к черным дырам, отверстиям в бездну, его
тянуло почему-то к ним как иголку к магниту. Хотелось подойти к дырам и
заглянуть в них, как в окно. И даже влезть туда с головой.