В хохочущей пасти
черноголова царило какое-то человеческое мельтешение. И первый, кого она там
разглядела, был дедушка Долой. Все сжалось в Зоиной душе, из открытых глаз
упала слезинка и со звоном ударилась о невидимую световую нить.
"Господи", – прошептала Зоя. Световой луч, на который упала слезинка,
задрожал, зазвенел, и слезинка со скоростью света, самой большой скоростью в
мире, устремилась по нему, как по рельсам, куда-то в неведомую и невероятную
даль, которая тоже была неизреченна. И Зоя увидела предел этой неизреченности.
Этим пределом была бабушкина неугасимая лампада, от которой источался свет.
Слезинка на луче влетела в маленькую красную точечку-огонек на фитильке,
опущенном в лампадное масло, распалась на множество совсем мелких капелек, и
они окропили собой икону, с которой взыскующе и милующе взирал Сам Спаситель.
И Зоя увидела, что
взгляд у дедушки Долоя в пасти черноголова осмыслился: он со страхом озирался и
видимо пытался понять, где он находится.
"...Мое, Заинька,
главное дело в жизни, вымолить несчастного моего заблудшего Севастьяна, чтоб он
Долоем быть перестал, чтоб в себя пришел перед смертью, чтоб поисповедовать бы
его..." И не одна слезинка, а целые потоки их текли по бабушкиным щекам,
когда она это говорила...
И Юлия Петровна, и
орущая толпа учеников ее вокруг, тоже были там, в пасти черноголова, и еще
великое множество всяких: и вонючих оборвышей, и надушенных толстяков в
малиновых пиджаках, и Зоиных прыгающих сверстников, и бессильных стариков на
постелях с желто-серыми лицами и пустыми глазами. И у всех у них что-то
переменилось в лицах от упавшей на луч слезинки. Глаза черноголова зло зыркнули
на Зою, и черный круг стал отлетать.
– Стой! – закричала Зоя,
– стой, гадина! Отдай их!
Черноголов в черном
круге с хохотом удалялся.
– Криком и руганью его
не возьмешь, – услышала Зоя рядом с собой незнакомый Голос. Голос тоже был
неизреченным. И будто по голове гладил. Зоя хотела попросить, чтоб Голос еще
что-нибудь сказал, чтоб просто услышать его, но услышала дребезжащее треньканье
телефонного звонка. Телефон звонил так, что ясно было – звонит мама. Телефоны
тоже чувствовали мощь и требовательность мамы. Оказалось, что Зою вести надо
прямо в школу, не заходя домой.
При расставании у дверей
школы бабушка заплакала. И у Зои глаза были мокрые:
– Ничего, бабушка, мы
теперь часто видеться будем, ты звони, когда мамы дома не будет.
– Да, конечно... И на
праздник твой великий, на крестины-именины и подарить-то не знаю что: от
мороженого на морозе как бы горло не застудить, а святыньки дарить, мать твоя
учует и выбросит, негоже. А икона, где мученики Севастьян и Зоя с кровью
Севастьяшеньки-иконописца нашего – твоя. Да и весь Красный угол, как помру –
твой. Может, обломается у мамки дурь-то ее... А?