Очень часто наши папы и
мамы, вместо того чтобы правду сказать, начинают в уме искать, как бы это тебе
ту правду, которую ты, мой юный читатель, своими глазами видишь, так в неправду
перевернуть, чтобы она еще и вид правды не потеряла. И стараются, и находят
всякие украшательные словечки, ставящие все с ног на голову. На беду себе и
находят. Когда ты вырастешь и вспомнишь эту их головную боль — не мучай
стариков, не укоряй, прости.
— А вот мне бабушка
говорила, что ее прапрадедушка, барин, был добрый, смелый и в Бога верил, и
крестьяне его любили. Его Николай Угодник спас, а он притеснителей не спасал.
Вот!
— И когда это она тебе
все успела рассказать?
— Сегодня, во сне.
— Когда мертвые снятся,
это плохо, — нахмурившись, сказала мама.
— И никакая она не
мертвая! Это тело ее мертвое, а она — в Царствии Небесном.
— Где? — Мама
остановилась и подняла брови. Упоминание о Царствии Небесном сразу напомнило ей
о вчерашнем ночном чтении. То, чего никак не могла принять ее душа, для Кати
было, кажется, таким же естественным, как воздух, которым они дышали. И
удивление это тоже было для мамы новым.
— Да как — где? В
Царствии Небесном, — сказала Катя так, будто речь шла о соседней квартире.
Мама вздохнула.
— Мама, а этот дядя —
бедный, его тоже притесняют?
Перед ними стоял грязный
голодранец и шатался. От одежды его воняло кислым, а изо рта — тем же, чем
утром от папы.
— И с утра от них покоя
нет, — процедила сквозь зубы мама, а Кате сказала: — Он сам себя притесняет.
— А он хороший человек?
— Не думаю. Своей семье
он, наверное, много зла причиняет. Когда я таких вижу, мне всегда жалко
становится их детишек и жен.
— Вот и бабушка
говорила, что не в том дело, бедный ты или богатый, а богатая или бедная у тебя
душа.
— Это бабушка верно
говорила, — подтвердила мама.
Дальше до метро и до
рынка они шли молча, и каждый думал о своем. У Кати появилось новое ощущение в
жизни после ночного визита бабушки. Ей захотелось узнать про всех своих
предков, до самого- самого дальнего колена. Сколько память удержит. Она теперь
ощущала свой род, идущий в глубь веков. Она даже гордость ощутила, несмотря на
бабушкин наказ не гордиться, что у нее он есть — род — и что он такой древний.
И вообще у нее возникла ощутимая любовь к тем людям, которые жили давно. И это
самое «давно» ощущалось как близкое; она чувствовала связь с ним и не
представляла теперь, как это можно жить и рода своего не знать и не любить. А
еще она думала: хоть бы мама не начала приставать и ругать ее за вчерашний
рассказ, за их с бабушкой жизнь.