— Транжиришь благодать,
как пьяный купчик отцовские деньги, — так говорила бабушка Кате и сидела все
время в своей комнатке.
Мама все воскресенье
была чем-то занята, и Катя носилась между ней и папой, который сидел за столом,
что-то писал и постоянно поминал какого-то Понырева, которого обещал
обязательно съесть.
— Как съесть? —
спрашивала всякий раз Катя, хотя слышала это уже сто раз.
— Живьем, — говорил
папа, не отрываясь от бумаг.
— А разве можно? Да и
невкусно...
— Таких – надо. А будет
невкусно — пожую и выплюну.
— Он твой враг?
— Он не только мой враг.
— А бабушка говорит, что
врагов любить надо.
— Вот пусть она и любит.
А бабушка тем временем
закрывала двери своей комнатки и даже Катю не впускала. Каноны и акафисты
читала. Что это такое, Катя еще не знала.
И вот бабушки не стало.
Против своей воли, но
все-таки повинуясь воле покойной, папа и мама похоронили бабушку церковным
обрядом. Прошли дни. Катино горе притупилось, и она слегка ожила...
Как-то раз папа и мама
начали осмотр бабушкиной комнатушки. Папа говорил, что в ней надо привести все
в порядок, хотя и так все было в отличном порядке. Мама выразилась по-другому:
«Освободиться от хлама». Вот тут-то и начались дивные чудеса, бесповоротно
изменившие жизнь многих других семей, а не только Катиной.
Бабушкина комнатка в
длину была — четыре шага, в ширину — два с половиной. Треть комнатки занимал
старый-престарый комод с зеркалом, напротив комода стояла железная кровать, а в
правом углу — тоже очень старая тумбочка. Ходить можно было только боком. На
тумбочке были книги и иконы маленькие, а большие иконы, украшенные так, что
заглядишься, висели над тумбочкой. Сорок пять икон и иконок было у бабушки.
— Иконы не выкидывайте,
иконы отдайте мне! — звонко и дерзко заявила Катя.
Папа и мама оторвались
от разбора бабушкиных бумаг и уставились на дочь.
— А тебе они зачем? —
спросил наконец папа очень грозно, притом растягивая слова.
— А затем, — ответила
Катя. — Бабушка их мне оставила и вам так наказала, я все знаю! Мои они! И
вообще... по воскресеньям мы ходили не на рынок, а в церковь, вот. Э-э! — и
Катя, сама того не ожидая, разинула рот и показала родителям язык... да и
затряслась вдруг в горьких рыданиях. Спасли эти рыдания Катю от родительской
расправы, и все дальнейшее выяснение шло почти в спокойном тоне.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал
папа и притянул к себе Катю, — расскажи об этом поподробнее.
И Катя с удивлением
почувствовала, что не может рассказать так, как ей хотелось бы, так, чтобы
родители поняли. О, если бы могла им все объяснить бабушка, но ведь даже и ее
родители не понимали. Как-то так уж получалось, что всегда, когда а они с бабушкой
выходили из храма, раздав всем просящим милостыню, вылетало быстро из Катиной
головы то, что она видела и слышала, забывались молитвы и возгласы, из памяти
души выветривалось чувство благоговения, которым она была охвачена в храме.
Жизнь улицы и дома совсем не походила на жизнь храма, где, как говорила
бабушка, живет Бог. Оказалось, что и историй бабушкиных, которых была, пожалуй,
тысяча, не помнит она совсем. Папа ждал, а Катя не знала, с чего начать... Папа
погладил ее по голове: