Вопреки моим опасениям, нас привезли не в церковь, а на квартиру к каким-то знакомым. Чтобы сохранить всё в тайне и не испортить родителям карьеру, нас решили крестить на этой явочной квартире. Подготовка походила при спущенных шторах, приглушенном свете и сдержанном шёпоте за ширмами и в коридоре. Всё это несколько подавило мою волю к сопротивлению, и я до времени затихла. Помню, как меня раздели, завернули в белую простыню, дали в руки незажжённую свечку и повели на беседу к батюшке. Батюшка был молодой, усталый и серьёзный. Когда мы остались наедине, я собралась с духом и всё-таки сообщила ему, что не верю в Бога.
— Плохо, - невозмутимо сказал батюшка. – Но ничего. Главное, чтобы Он в тебя верил. А ты потом разберёшься., что к чему.. придёт время – во всём разберёшься. Ты, главное, старайся не грешить. Ну, то есть, не делай ничего плохого. Родителям не груби. С чужих тетрадей не списывай.
— Ничего я не списываю, - обиделась я. – Это у меня все списывают, если хотите знать.
— Это тоже нехорошо, - сказал батюшка. – А ты не давай никому тетрадки.
— Как же не давать, если просят? – возмутилась я.
— Тоже верно, - согласился батюшка. – Если просят, то конечно... надо людям помогать.
Удивительно разумный оказался батюшка, хоть и идеологический противник.
И вообще всё происходящее поворачивалось неожиданно забавной стороной. Я решила смириться и посмотреть, что будет дальше. В конце концов, если для крещения не требовалось верить в Бога, это можно было считать не изменой принципам, а разумным компромиссом.
А дальше нас привели в сумрачную просторную гостиную, посреди которой стояла детская ванночка, наполненная водой. В этой ванночке и окрестили меня, мою сестру и ещё каких-то смутно знакомых детей, которых тоже явно заманили сюда хитростью и обещаниями. А потом нам опять дали свечи, уже зажжённые, и мы гуськом ходили с ними вокруг ванночки, а батюшка что-то говорил вполголоса и так же, вполголоса, пел и молился. Почему-то это было совсем не смешно и не глупо. А очень красиво и очень серьёзно. И дурацкая эта ванночка сияла, как серебряная купель, в свечных огнях, и тени качались на шторах, и душа замирала на пороге чёрной обрывистой пустоты, которая была повсюду – и сверху, и снизу, и внутри. И хотелось нырнуть в неё, как в речку, и падать, падать, пока тебя не подхватят на руки и не подбросят вверх, к солнцу, грачам и васильковому полю с белыми смешными барашками. Подбросят и поймают опять.
А потом вдруг всё кончилось. Батюшка показал нам, как надо креститься тремя пальцами, дал поцеловать икону, благословил и стал собираться уезжать. И нам тоже велели одеваться. Как во сне, я пихала руки мимо рукавов шубы, и всё пыталась собраться с чувствами, как вдруг одна из моих бабушек сказала другой, кивая на меня: