Варя схватила ее за плечи и начала трясти.
– Какая ты дура! Что ты говоришь? Они же уйдут! Я же чувствую!
– Они никуда не уйдут! А я не боюсь умереть! Я другого боюсь.
– Чего?
– Того, что, когда я умру… они все равно не оставят…
– Его? – Варя еще крепче обняла ее. – Конечно! Ведь он же им нужен. А если тебе убежать?
– Куда убежать? Нет, уж лучше совсем…
– Не лучше! Да как же ты смеешь? А Тата? А я? А мама твоя, наконец?
– Она далеко… Ну, поплачет, забудет… Но я не о том… Варька, у меня все мысли как будто отравлены, все во мне отравлено! Я спать не могу. Ничего не могу. Вот посмотрю на что-нибудь и сразу же – больно. Или дотронусь до чего-нибудь – тоже больно. Внутри все горит. Мне кажется, я просто с ума схожу. Сегодня, когда он мне сказал, что меня найдут в подворотне с перерезанным горлом, у меня от одной этой мысли на душе легче стало. Не думай, что я притворяюсь! У тебя спирта нет?
– Откуда? Какой сейчас спирт?
– Ну, хоть бы чего-нибудь… Чтобы поспать хоть…
Лицо Вари Брусиловой изменилось на глазах: оно словно высохло и почернело.
– Послушай меня! Ничего не случится. Они через год передохнут, и всё! Они же не люди, ты слышишь? Они перебесятся и передохнут. Я ночью проснусь иногда, и вдруг мне кажется, что ничего этого и не было, и нет ничего! Что всё это сон!
– У тебя, Варька, всё – сон. Ты и про Алешу иногда говоришь, что он не умер, что тебе это только приснилось…
– Алеша не умер, – прошептала Варя и перекрестилась. – Иначе бы я это знала.
– Тебе генерал же письмо показал!
– А я не письму, я душе своей верю.
– Нет, ты ненормальная, Варька! Но так даже лучше. С тебя ничего не возьмешь.
– С меня – ничего? А ребенок?
Они одновременно посмотрели на спящего, с мохнатыми ресницами, ребенка. И Дина заплакала.
Как только она заплакала, обеим стало легче. Теперь, когда Варя все знала, Дина могла плакать: преграда для слез, выстроенная одиночеством, рухнула сразу же, как только появился кто-то, у кого от жалости к ней и страха за ее жизнь вот так изменилось лицо, как у Вари.
Минут через двадцать, когда Елизавета Всеволодна Остроумова осторожно заглянула к ним, обе сидели на диване, крепко держась за руки, и шептались. Елизавета Всеволодна вспомнила, как, четырнадцатилетними, они, с шелковыми черными лентами в длинных косах, в черных передниках и круглых отложных воротничках, вот так же, держась крепко за руки, вместе с другими, такими же, разбитыми на пары, неловкими и взволнованными девочками входили под музыку в залу гимназии, где ждался большой новогодний концерт в пользу фронта.