Последнюю мы с тобой недавно испытали на себе. Это особенно противно, ибо мир — не Kasperletheater[68], а люди — не ниточные куклы, чтобы кому-либо позволительно было так с ними обращаться... Почему ты вздрагиваешь?
— Н-не знаю, — признался Томас. — Просто этот т-травник...
— Ну, договаривай.
— К-когда он рядом, я его боюсь.
— Ну, здесь отчаиваться ни к чему, — сказал монах. — Подобный страх преодолим. Поговорим об этом позже, а сейчас подлей-ка мне воды... Эй, да хватит, хватит, глупый тевтон! Ты что, сварить меня задумал?!
* * *
Проснулся Фриц от странных звуков, доносившихся откуда-то из-за стола. Он осторожно отвернул край одеяла, приоткрыл глаза и с некоторым изумлением уставился на возникшую перед ним картину.
Было утро. В окошко лился солнечный, искристый с прозеленью свет того оттенка, какой бывает у воды, разбавленной травяным сиропом. Потрескивал огонь в камине, в хибаре горняков было очень тепло. Пахло в доме сладко и вкусно — горячим маслом, разогретой сковородкой, жжёным сахаром и чадом от слегка подгоревшего теста. На столе в широкой глиняной тарелке высокой стопкой громоздились блинчики.
А на скамейке за столом сидел какой-то маленький и толстый человечек и доедал мёд из горшочка. Ел он прямо так, безо всего и даже без блинов, руками, сладко чмокал, облизывал пальцы, жмурился блаженно. Физиономия его лоснилась. Горшочек был красивый и немаленький, муравленый свинцом и, судя по тому, как глубоко лакомка запускал туда руку, уже почти пустой. Одет был человечек в синие суконные штаны, коротенькую курточку, несоразмерные, большие башмаки и драный кожушок. Рядом с ним на скамье лежали плед в коричневую с синим клетку и шляпа. Шляпа была странная — не ушанка и не треуголка, не фламандская квадратная беретка, а нечто невообразимое из чёсаной бобровой шкуры, высоченное, с прямыми узкими полями и с пером фазана с форсом заткнутым за ленту — знай, мол, наших! Однако выглядел при этом коротышка так, будто путешествовал дней десять, причём в самых зверских условиях — всё на нём помялось и пообтрепалось, пуговицы отлетели, завязки полопались, воротничок вообще отсутствовал как данность, а видимый Фрицу край пледа был обуглен. В одежде незнакомца, в волосах и в шляпе застряла сосновая хвоя.
Заметив, что мальчишка уже проснулся, человечек с сожаленьем прервал своё занятие, поставил горшок на стол, заглянул в него напоследок, потом решительно отодвинул в сторону и вытер краем скатерти липкие руки.
— Привет, малыш! — окликнул он и помахал в воздухе пухлой ладошкой. Голос у его оказался на удивленье хриплым для такого маленького существа.