— Не нравится мне эта песня. Пошлая.
— А мне не нравится, что ты рассиропился как медуза.
— Больше я с вами в Софрино не поеду.
Рыжий резко оборвал гуд басовых струн и повернулся к Валерию.
— Предупреждаю: о нашей поездке в Софрино забудь! А то, как мелкая мушка, попадешь в такую паутину, что не выпутаешься.
Валерий, рассеянно глядя в звездное небо, с расстановкой сказал:
— Пить с вами я больше не буду. Меня от вина рвет и кружится голова.
— Ничего, голова не флюгер, покружится, покружится и перестанет. По себе знаю. — Рыжий воровато огляделся по сторонам. — А еще чемпион Москвы!..
— Оставь меня одного. Я хочу побыть один, — с трудом произнес Валерий. — Я устал от вас… От всех!..
— Может, у меня заночуешь? Все-таки так поздно возвращаться домой — только колготить соседей.
— Хватит мне двух дней и вчерашней ночи. У меня такого еще никогда не было. Я боюсь вас всех…
Рыжий пренебрежительно провел пальцами по губам Валерия.
— Эх ты… Сексот-шестнадцать!.. И это вместо благодарности за хлеб-соль. Приютили его, приголубили. Ну что ж, утро вечера мудренее, как говорят старики. — Он посмотрел на часы, встал и сверху вниз бросил хрипловатым баском: — Завтра в семь вечера жду тебя в "Сокольниках". У павильона американской выставки. Не забудь — ровно в семь. — Рыжий тронул струны гитары и, слегка склонившись над Валерием, спросил: — А вот эта нравится? — И тихо запел:
Тянутся годы в конвойной пыли,
В ритме проверочных звонов,
На Колыму нас везли корабли,
На Воркуту вагоны…
— И эта не нравится. Что-то в ней есть нехорошее, — устало сказал Валерий.
— Ничего, поживем — понравится. Стерпится, слюбится. — Рыжий приложил ладонь к груди. — Адью, маэстро. До завтра!.. Встретимся на баррикадах. — С этими словами он круто повернулся и быстро направился в сторону затемненной арки.
Некоторое время Валерий сидел один, облокотившись на колени и низко свесив голову. В ушах стоял тошнотный звон. Так прошло минут двадцать. Домой идти было страшно. Он не знал, как справится с этим ударом мать, какими словами рассказать ей, что он был в Смоленске и его, как бездомного щенка, отогнали от могилы отца. Вот уже двое суток, как он скитается по Москве и Подмосковью. Сутки провел в Софрино, где он с Рыжим и его друзьями выпили много водки. Потом пили розовый терпкий портвейн и еще какую-то мутную гадость, которую Рыжий называл "бормотухой". Были какие-то девушки, одна из которых целовала Валерия в губы. Хозяйка дачи, почти глухая старушка с омерзительным лицом в бородавках, водку пила наравне со всеми. "Ничего бы этого не было, если бы не потерял ключи от квартиры. И где я их мог потерять?.. Неужели в Смоленске, когда красил ограду?.. — Мысли, одна мрачнее другой, лезли в голову Валерия. — А потом, что это за чемодан, который мне передали, когда они все трое вышли из-под арки двора? Он такой тяжелый… Не легче был чемодан и у Рыжего. Он аж сгибался под ним. И потом, зачем таксист несколько раз оглядывался назад и пристально смотрел то на меня, то на Рыжего? Так люди смотрят лишь тогда, когда хотят запомнить человека. Почему они так спешили в Софрино?.. На счетчике, когда Рыжий расплачивался, было двадцать три рубля, а Рыжий заплатил три новенькие десятирублевые бумажки и не взял сдачи. С чемоданами что-то нечисто… И зачем я, когда приехал с Белорусского вокзала, пошел ночевать к Рыжему? Лучше бы провел ночь на вокзале или у кого-нибудь из ребят".