— …. речь, наверно, показалась вам слишком эмоциональной. Извините меня. Сказалось чувство обиды за свой народ.
Не успели прозвучать его последние слова, как тут же раздался голос Лавинии:
— А как насчет наших чувств?! А о нашей гордости и достоинстве вы забыли? Или слежку за мной и Жоресом вы считаете как дополнительный почет, оказанный нам?
— Это не слежка, а охрана. Во избежание возможных покушений на ваши особы со стороны преступников. И не более того, — тут же последовал быстрый ответ, вслед за ним на его губах появилась едва заметная ухмылка. Он видно ожидал подобных вопросов, потому что ответ последовал незамедлительно, без малейшей запинки.
— Почему не поставили нас в известность?! — продолжала горячиться Лавиния. — А как же ваши громкие слова о правах?! Или они касаются только вас?!
— Поставил. Сейчас, — издевка в голосе прозвучала еще явственней.
Напряженные лица террян. Злые глаза медеян. Будь это на Земле, я бы сказал: "Драки не миновать". Но здесь — не там. Но почему нет? Всколыхнувшаяся злость, вместе с чувством обиды за Лавинию, настоятельно искала выхода. Какого-нибудь действия. Мозг тут же принялся перебирать возможные варианты, при этом, понимая, что нельзя чрезмерно накалять обстановку.
"Если нельзя врезать ему по харе, то почему не послать этого зарвавшегося урода по матушке. Отвести душу! Эх, где наша не пропадала!".
— Если ко мне вопросов или претензий больше нет, — заявил тоном победителя представитель правительства, — то я, с вашего разрешения, сяду.
Но сесть ему не удалось, так как неожиданно для всех я вскочил на ноги. Головы присутствующих тут же дружно повернулись в мою сторону. В глазах настороженность. Что-то будет! Только у советника на лице проступила растерянность, ведь он уже считал, что этот раунд за ним.
Опершись кулаками в стол, и слегка наклонившись в его сторону, я скорчил зверскую рожу.
— Кого на понт берешь, гнида!! Мы тебе не сявки базарные, падла!! Пасть до ушей порвем и не заметим!!
Моя речь уложилась в десяток фраз, зато высказанных от всей души! Блатные слова, переведенные на местный язык, на что я и рассчитывал, оказались для окружающих сплошной абракадаброй, но грубость сказанного была понятна всем без перевода. Слова летели как плевки в лицо советника. Наступившее молчание было нервным и неловким. Назревавший скандал был смят и вывернут наизнанку этим непонятным террянином. Всем было ясно, что я только что, нагло и открыто, оскорбил члена комиссии. Но как? Непонятные слова и грубый тон в протокол не подошьешь.
Я сел в кресло в полном молчании. Члены двух делегаций превратились в большой знак вопроса. И те и другие пытались понять, что же стоит за этим выпадом. Один только советник, выпавший из центра всеобщего внимания, одиноко стоял, ничего не понимая, пока в какой-то момент до него не дошло, что случилось. Лицо исказилось в гневной гримасе, рот открылся для яростной отповеди, но, наткнувшись на предупреждающий взгляд "первого полицейского страны", тут же закрылся. Неожиданный выпад террян свел политическое противостояние до состояния личной вражды. Начинать ругаться — значит терять лицо. Понял это и советник, сев на место.