— Я знаю, — ответили
полные губы, и прядь темных волос, выскользнув из-под белого колпака, коснулась
платоновской щеки.
Даже не взирая на
помутненное болью и тошнотой сознание, Платонов мог воспринимать женскую
красоту. Если не как мужчина, то хотя бы как какой-никакой художник. И не
сказать об этом тоже не мог.
— А ты красивая, Маша. К
сожалению, ничего умнее я сейчас придумать не могу.
— И не надо. Незачем.
— Да, пожалуй, не надо.
Представляю себе сейчас свою морду...
— Синдром очков...
— Синдром чего?
— Это от сильного удара
в лоб. Отеки под обоими глазами.
— Крррысавец! — процедил
со стоном Константин. — А ноги?
— На одной — гипс.
Вторая — сильный ушиб. Повезло, что не обе.
— Я в травматологии?
— Да, в районной
больнице.
— Экстрим.
— Чего?
— Хотел острых ощущений,
получил по полной программе.
— Не искушай Бога.
— Чего?
— Ладно... Тебе спать
надо.
— Ты уйдешь?
— Да, у меня еще
больные. В туалет хочешь?
— Ты мне подашь утку? Я
стесняюсь...
— Я подам, потом выйду,
позовешь.
— А воды еще можно?
— Конечно...
Приготовься, сейчас приподыму голову...
— Скажи, чтобы Бабеля не
отключали...
— У него есть
родственники?
— Даже не знаю... Он
живет один. Ты могла читать его статьи...
— Я не читаю газет и
журналов.
— Совсем?
— Почти.
— Есть тут кто-то
главный? Надо сказать, чтоб его не отключали.
— Сейчас ночь. Не
отключат. Завтра будут решать. Но аппарат один, если привезут кого-то, кого
нужно будет спасать, могут...
— Да нельзя же! —
рванулся вперед Платонов и разбился о темную стену.
8
Все районные больницы
похожи одна на другую серым холодом. Цвет стен всегда серо-голубой или
серо-зеленый, даже если розовый, то с проступающей вечной серостью. И цвет
кафельной плитки в операционных, даже если подразумевает белый, то все равно с
оттенком серого. А от стен, словно они просверлены миллионом микросверел, тянет
легким, но терпимым холодком. Как бы не топили коммунальщики, холодок этот
непобедим. Пожалуй, он даже не климатического, а мистического характера. И еще
запах... Запах, в основе которого хлор и прелый дух плохопростиранного или уже
пропитанного потом белья... Именно в районной больнице бренность жизни видна
невооруженным глазом, а человеческие страдания, вызванные болезнями, травмами,
увечьями и ранениями обнажаются со всей своей обезнадеживающей силой. Платонов
как-то писал о самоотверженности врачей одной из районных больниц, которые за
нищенскую зарплату умудряются поднимать на ноги, а правильнее сказать —
выхаживать больных с самыми удручающими диагнозами. Статью он хотел сопроводить
фотографией здания. Сделал несколько снимков фасада, а когда рассматривал их на
экране компьютера, никак не мог отвязаться от мысли, что перед ним старая
мастерская, депо какое-то, но никак не больница. Очень хотелось разместить над входом
вывеску «Ремонт тел». Он снова вернулся в больницу с фотоаппаратом, пытался
снимать врачей, сестер, санитарок, но даже сквозь натянутые улыбки проступала
сопричастность страданию. И тогда он увидел в окне маленькую часовню и сразу
подумал: а вот и «ремонт душ». Фотографию часовни и разместил на полосе вопреки
непониманию всего редакционного коллектива. Мол, речь-то о больнице, при чем
тут часовня? «На нее не больно смотреть», — ответил Константин Игоревич и
настоял на своем варианте визуального ряда. «Это больница, а не боль в Ницце».
После этой работы он пару месяцев не мог брать в руки глянцевые журналы, его
тошнило от искусственной цветной жизни, ползущей, как плющ, по их страницам.