9
Мария оказалась права. К
полудню в палату к Платонову доставили-прикатили нового больного. Это был
грузный мужчина лет шестидесяти, который, собственно, пострадал из-за своего
веса. Неудачно ступил на лестнице, съехал на заднице по ступенькам, в
результате — сломал и копчик и крестец.
— Три недели пузом кверху!
— жаловался он. — Три недели на больничной пище да еще клизмы! Ну, сосед,
зажимай нос! А еще я храплю. На спине — вообще оркестр — штукатурка с потолка
посыплется...
— Да ладно вам, Иван
Петрович, — успокаивала его заступившая утром на дежурство медсестра Лера.
— Чего — ладно?! — не
унимался Иван Петрович. — Я тут сгнию за три недели! Вы мне еще катетер
поставьте, чтоб уж совсем ничего самому не делать. Обезболивающим уже накололи
так, что забалдел уже. Слышь, сосед, сюда привезли — говорить от боли не мог,
во как задница в голову отдает, а щас — накололи — торкнуло, даже кайфую! Но
три недели я не выдержу!
Лера поправила под ним
подушки и, стараясь казаться умной, сообщила:
— Мария говорит в таких
случаях, что Бог попускает нам болезни, дабы мы задумались о бренности нашей
жизни.
— Маша? Магдалина, что
ли? — перепросил Иван Петрович.
— Да, напарница моя,
знаете же.
— Да кто ж ее не знает.
Только я про бренность жизни лет двадцать назад понял. Правильно, конечно,
говорит, философски, но философствовать легко, когда у тебя кости целые. А
когда позвоночник в трусы сыплется, как-то не до философии. Точно я говорю,
сосед? Тебя как зовут-то?
— Константин, —
представился Платонов, с трудом повернув голову: приходилось все время
превозмогать тошноту.
— О! — обрадовался
чему-то Иван Петрович. — У тебя очки, как у Джеймса Бонда. Во как фингалы-то
порой художественно ложатся. Ты головой треснулся или ногами, не пойму?
— Параллельно...
— В смысле —
параллельно?
— Головой и ногами.
— Умелец!
— Да напали на него, —
пояснила, выходя из палаты, Лера, — если б вовремя не подобрали, еще бы и
замерз.
— О как! Это в нашем-то
Мухосранске! Дожили! Приезжий?
— Да... Журналист, —
упредил следующий вопрос Платонов, которому трудно было разговаривать из-за
головокружения.
— Ага, — понял что-то
для себя Иван Петрович. — А я пенсионер. Машинистом на станции больше сорока
лет отработал.
— Почему вы Машу
Магдалиной назвали? — спросил Константин. Этот вопрос свербел в его голове с
тех пор, как он услышал Машино прозвище.
— Да все так зовут... —
как-то растерялся Иван Петрович. — Магдалина да Магдалина... А почему? Так,
слышал, что судьба у нее трудная была... Она то ли детдомовская, то ли сирота,
медучилище наше закончила, поехала в Москву в мединститут поступать, не
поступила... Ну.. — Иван Петрович еще больше смутился: — Там, говорят, в
борделе работала, чтоб с голоду не умереть... Потом сюда вернулась, уж
сколько-то лет в больнице работает, и, опять же, говорят, в церковь часто
ходит. У нас две — церквы-то. Две. Одна здесь, недалеко от больницы, а вторая —
на выезде. Улица-то главная вдоль железки идет. Вот, если по железке ехать, то
церковь ту видно, а эту, которая рядом, нет. А ты чего спросил-то? — пресек
свою откровенность и одновременно лекцию о местных достопримечательностях Иван
Петрович.