И вдруг Платонову
показалось, что веки Бабеля слегка подергиваются. Он подался всем телом вперед,
отчего чуть было не потерял хлипкое равновесие, едва удержался и хриплым
шепотом крикнул:
— У него могут дергаться
веки?!
Маша вздрогнула, не
поворачиваясь к нему лицом, поднялась с колен и наклонилась к лицу Бабеля.
— Антон Михалыч! Сюда! —
крикнула она.
Теперь уже Платонов
видел, как явно подрагивают пальцы Бабеля на ворсистой поверхности одеяла.
— Агония? — испугался
он.
— Антон Михалыч! — снова
позвала Маша, и в палату буквально ввалился заспанный врач.
Крупный, небритый, в
распахнутом халате, он больше напоминал похмельного братка, пришедшего
проведать раненого друга. Да и вел себя соответственно.
— Какого?.. — вероятно,
Антон Михалыч хотел сказать «черта», «лешего», «хрена», торопливо перебирая в
просыпающемся сознании подходящие эпитеты, но при Маше так и не решился ни на
один из них, завершив нейтрально, но по тону не менее возмущенно: — Какого
такого вы тут делаете?! Маша, сколько раз тебе говорил! А этот ущербный воин
откуда?! Брысь! Брысь отсюда в палату!
— Я могу помочь, —
несмело предложила Маша, и только сейчас Платонов заметил, как устало она
выглядит.
Заметил это и доктор.
— Ох, Маша-Маша, —
ухмыльнулся он, — радость наша, дуй за Таней, она в ординаторской подушку мнет.
Давай! Это ж терминальная, он, может, подергается и обратно... Ну! У тебя-то
арефлексия почему?! Слышь, а ты-то двигай гипсом, тут развернуться негде, — напомнил
он Платонову о его неуместности.
— Что значит —
терминальная? — успел спросить Константин у Маши уже в коридоре.
Маша посмотрела на него
удивленно, пытаясь сообразить, чего он от нее хочет.
— Терминальная?
Последняя, самая глубокая стадия комы, в данном случае результат черепно-мозговой
травмы, — как на экзамене выпалила и побежала в ординаторскую.
— Он придет в себя? —
спросил Платонов вслед, но она уже не ответила.
Константин вернулся на
пост, примостился на потертом диванчике рядом и настроился бессмысленно и
безнадежно ждать. Маша, впрочем, появилась минут через двадцать. Теперь
утомление проступало в каждом движении девушки, глаза казались полуприкрытыми.
— Что там? — Платонов и
сам клевал носом.
— Работают. Иди спать.
— Скажи, — попросил
после недолгой паузы Константин, — это ты сделала?
— Я ничего не делала, —
вдруг твердо ответила Маша, — Бог все решает.
— Все?! — Платонов вдруг
почувствовал в себе неожиданный, необъяснимый всплеск раздражения. — А где был
твой Бог, когда нас обрезком трубы калечили?!
Маша посмотрела на него
с сожалением, даже — жалостью, отчего Константин еще больше занервничал.