— Бог тебя отправил
сюда? — спросила она. — Бог, по-твоему, сунул кому-то в руку обрезок трубы и
действовал этой рукой? Или у этой руки свои мозги были? Своя воля — делать или
не делать? У тебя дети есть?
— Нет, — не ожидал такого
вопроса Константин. — Это при чем?
— Объяснять было бы
проще.
— Ты попробуй. Может, я
не совсем дебил.
— Да все элементарно:
скажем так, у тебя несколько детей, ты учишь их добру, любви, взаимовыручке,
даешь им все необходимое, а они выходят на улицу и учатся совсем другому. У них
есть все, но им этого мало. И вот один из них хватает палку и бьет другому по
голове.
— Понимаю, куда ты
клонишь, — почти злорадно схватился за нить мысли Платонов, — все равно я
виноват. Значит, не так воспитывал.
— Я не об этом, — в
голосе Маши скользнуло разочарование, точно она не могла растолковать «дважды
два», — тот, который ударил другого по голове, остается твоим сыном?
— Ну... Биологически — да.
А духовно... получается, он сам выбрал такой путь.
— То-то...
— Нет, в твоей теории
есть слабое место! — обрадовался найденному в мировой литературе решению
Константин. — Можно ведь, как Тарас Бульба: «я тебя породил, я тебя и убью»...
А?!
— Можно, если ты — Тарас
Бульба. То есть человек, к тому же — воин. А если главная твоя составляющая —
Любовь? Любовь, которую не осилить человеческому сознанию. Ту Любовь, которая
после того, как ее пригвоздили к Кресту, кричит: «Прости им, ибо не знают, что
делают»...
— Н-ну... — растерялся
Платонов. — На такую любовь только Христос способен.
— Тебе что-то или кто-то
мешает?
— Теоретически нет.
Н-но...
— Вот с этих «но»
начинается поведение твоего сына, и знаешь, кто отец этих «но»?
— М-да... Тварь я
дрожащая или право имею... — процитировал Достоевского Константин. — Ты мне
сейчас что, лекцию читаешь? — улыбнулся навстречу усталому взгляду Маши,
раздражение вдруг отступило, и он почувствовал себя неловко, даже вину какую-то
перед Машей ощутил.
— Ты спросил, я
ответила.
— Я так думаю, —
попытался примирительно заключить Платонов, — ты ударяешь, ударяешь, но, в
конце концов, всегда найдется кто-то или что-то, которое ударит тебя. Если речь
идет о сыне... Я... Ну, если я отец... Мне жалко и того, которого ударили, и
того... который ударил... Он тоже мой сын. Даже после того, как он ударил, у
него остается выбор...
— Ближе. Теплее, —
вздохнула Маша.
— Я помню: в детстве я
очень обидел отца. Сильно обидел. Знаешь, он просто со мной не разговаривал.
Если я просил помощи, не отказывал, помогал, но молча. Сколько мне тогда было?
Лет шесть-семь? Он не разговаривал со мной дня два... Может, три. А мне
казалось, целую вечность. Потом я вдруг заболел. Отит. Знаешь, в ушах так
стреляло, я спать не мог, плакал. И он ночи напролет носил меня на руках,
убаюкивал, а утром шел на работу. Мама оставалась со мной. А мне тогда
хотелось, чтобы оставался отец. Во-первых, я понял, что он простил меня,
во-вторых, от него исходила какая-то сила, уверенность, что все будет хорошо. А
я воспользовался тем, что я болен, и в первую же ночь, когда боль чуть
улеглась, спросил у него: «Ты больше на меня не злишься?». А он ответил: «Я не
могу долго на тебя обижаться, а злиться и вовсе не могу».