— Да ты, Костя, зверь! —
это хвалят или подкалывают?
— Сигарету надо?
— Ты ему вааще свет
потушил.
— Слышь, воды Тине
кто-нить принесите?!
Костя вышел из порочного
круга, Гоша устремился за ним. Платонов заметил, как кто-то «смилостивился» и
подал Теневу руку. Он с трудом поднялся, вытирая платком кровь из-под носа,
глаза, полные слез. Каких усилий ему стоило не заплакать? «Мужик», — подумал маленький
Костя. «Гад», — подумал о себе Константин Игоревич.
— Да нормально все, —
это Гоша (друг все-таки) уловил состояние Платонова. — Ты ж не виноват?
— А он? — неожиданно
спросил Костя.
— Базар фильтровать
надо, — только и нашелся Гоша.
— Фильтровать... —
передразнил Костя.
— Котя, вотче, тебе
выпить надо. Пойдем, купим чего-нибудь. На факультатив можно и не ходить. На
пустырь пойдем...
Эх, как это хорошо у
русских получается. Набил кому-нибудь морду, — выпей водки. Обряд, инициация.
Набил, выпил — мужик! Еще матом надо кого-нибудь покрыть, позабористее. А в
глаза Тине смотреть было невыносимо стыдно.
Они сидели на пустыре
посреди зарослей конопли и глотали прямо из горла дешевое кислое «Эрети».
— Да нормально все, —
часто повторял, отхлебывая, Гоша.
Костя не пытался понять,
что именно нормально. Пустырь, что ли, превращенный любителями выпить в
ресторан под открытым небом? Не хватало только официантов-бомжей, разносящих
ириски и пирожки с ливером. Странно, но именно на этом пустыре, который из
очередной великой стройки города превратился в поросший травой долгострой,
ощущалось светлое будущее. Оно таилось символами забвения эпохи нынешней —
вбитыми по горло в землю облупившимися сваями, окаменевшими бетонными
курганами, в который превратились огромные мешки с цементом, и обломками
деревянного жилья, которое обреталось здесь еще с восемнадцатого века. Оно
вытекало из этих символов и устремлялось в бесследно проплывающее майское небо
последнего школьного года. Оно возвращалось из голубой глубины, прореженной струйками
облачной дымки, чувством необъятного простора и принадлежности к пусть и не
самой совершенной, но все же великой империи. Оно выступало соленой влагой на
глазах и щемило в груди. И хотелось лететь...
Где-то на окраине
пустыря заработал бульдозер. Младший Костя тревожно оглянулся. Старшему это
делать было не обязательно, он знал, что бульдозером захрапел на соседней койке
Иван Петрович.
— Дурак, — оценил себя
семнадцатилетнего Константин Игоревич.
— Это ты про меня, что
ли? — встрепенулся в углу Бабель, который не мог заснуть.
— А? — переспросил
Костя, он и сам только что вынырнул в затхлую реальность районной больнички, с
горечью осознавая, что упустил еще нечто важное в майском небе последней весны
детства.