— Подумать надо...
— Над сроком?
— Над названием. Вы же
всегда меня учили — заголовок — полдела!
— Ну да, да... А срок?
— Десять дней? —
Платонов выразительно покрутил сложенными в бабочку губами: — Рискнем. И вот
что, Виталий Степанович, если у меня все выгорит, то не надо вам на пенсию... Я
не потому в грязь лезу, чтобы место под солнцем забить, я, как вы говорите,
жизнь изнутри хочу узнать.
Виталий Степанович
посмотрел на Константина с подчеркнутой гордостью, как смотрит учитель на
лучшего своего ученика. Потом и он позволил себе полюбоваться просветленным
осенним небом с плывущей от горизонта к горизонту легкой облачной паутинкой.
— Не люблю задирать
голову, — признался он, — однако сейчас мне буквально передалось ваше состояние
полета, Константин Игоревич. Но, — тут же оговорился он, — я, в отличие от вас,
всегда помню, что за этой голубой взвесью черная бездонная пропасть! И звезды в
ней, как шляпки гвоздей в подошве сапога!
— Круто, Виталий
Степанович, — признал Константин, — я бы до таких метафор не дотумкал. Вот луну
поэты сравнивали с лампой, с глазуньей, кто-то из молодых — с лицом китайца, а
вам после шляпок гвоздей надо что-то позабористей придумать.
— Чего придумывать, —
хитро прищурился Бабель, — луна, если вы такой небожитель и замечали, бывает
красной, даже багровой.
— Ну?
— Так вот, это сигнал
светофора. Бывает желтый — предупреждающий, бывает красный... Топка
преисподней!
— Бррр... — поежился
Платонов, — Образная система у вас, Виталий Степанович... Прямо скажем,
декаданс какой-то.
— Какая есть, — угрюмо
ответил Бабель. — А вообще я решил так, я поеду с вами. Ну, так сказать,
засвидетельствовать хотя бы начало для чистоты эксперимента. Не возражаете?
— Не доверяете?
— Да почему, милейший
Константин Игоревич?! Может, я просто хочу тряхнуть стариной. Думаете, я всю
жизнь просидел в редакционной норе?
— А то я не знаю, как вы
мотались по комсомольским стройкам, буровым, стойбищам...
— Ну так поедем?
— Хотите — поедем.
Бабель вдруг смутился и,
точно нашкодивший школьник, признался:
— Константин Игоревич,
я, конечно, пошутил насчет ячейки в банке. Так, завести вас хотел.
— Завели, — улыбнулся в
ответ Платонов, — можно ехать.
5
Есть такие районные
центры вдоль Транссибирской магистрали, где жизнь остановилась с самого
основания. Как это определить? Просто сойти с поезда на станции и вдохнуть
воздух. Этого будет достаточно, чтобы понять — время здесь законсервировано.
Оно дышит прошлым, и сколько в него не доливают современности — она
растворяется в этом стоячем воздухе. И окна домов в таких городах грустные и
созерцательные. Они смотрят в мир так, как смотрели сто и двести лет назад. За
стеклами мутный непритязательный быт и цветочные горшки, пережившие нескольких
хозяев. И пусть сегодня магазин на привокзальной площади называется «24» или «У
Кузьмича», сквозь новое название все равно читается «Горторг». Можно еще
подойти к стене старого станционного здания — вокзала — и потрогать его
гладкие, чаще всего красные кирпичи, облизанные ветрами и скоростью пролетевших
мимо поездов.