— Ну че, колготки
мокрые? — весело спросил Петрович парторга на том берегу.
— Нормально, Петрович, —
не обиделся тот.
После этого рейса Лида
встретила мужа баней, пирогами и теплыми объятиями. Но, «выполнив супружеский
долг», начала отчитывать:
— Тебе чего — больше
всех надо? Я что ли в одиночку должна детей тянуть? Я их и так одна тяну, пока
ты по всему Союзу мотаешься.
— Так не пацанов же на
лед пускать! — несмело «отстреливался» Петрович, потому как за Лидой и так
закрепилось звание терпеливой жены. Парторг же инициировал вручение грамот и
ценных подарков водителям.
— Грамота — хорошо, —
оценил благодарность Васька, — повод выпить. А на стену повесил, и всегда есть
повод выпить.
— А без грамоты мы
безграмотные, — согласился Петрович.
Сколько еще было таких
«фронтовых» рейсов добровольцами? Не за грамоты, не за премии... Но помнилось
уже другое... Посвежее... Поближе... В девяносто втором, вроде бы, когда
северные зарплаты превратились в фикцию, а то и вообще не выплачивались,
уговаривал начальник АТП водителей делать рейсы в долг. Но сколько их уже было
сделано? Давить на мораль было бессмысленно, этот ресурс не только растратили,
но и сами же высмеяли. Потому сыпали бесконечными обещаниями. Да не верил
никто. «Зарплату давай — поедем». И Петрович молчал вместе со всеми, поплевывая
под ноги, а Васька к тому времени уже остался на трассе — у своей любимой
Антонины. Наступали другие времена, основной смысл которых: успеть хапнуть, ухватить
чего-нибудь, «прихватизировать». А чего ухватишь, если ничего, кроме «баранки»,
в руках не держал?
* * *
В разоренных храмах душе
тревожно. Мечется она сквозняком меж разбитыми окнами, взмывает к зияющему
пролому в куполе, вздрагивает у обезображенных фресок...
Битый кирпич и штукатурка
под ногами, стены испещрены посланиями да именами тех, кто так нелепо и
богохульно пытался себя увековечить. Вдоль стен поломанные скамейки да связки
стульев, какие ставят в клубах и кинотеатрах. Обрывки афиш и окурки, будто
останавливалась здесь на перекур целая армия. Покурила, поплевала во все
стороны и двинулась дальше в светлое цивилизованное будущее...
Алексий поднял глаза и
содрогнулся: близ к куполу, вместо которого зияла неровная дыра, сохранилась на
островке штукатурки единственная фреска — Богородица с Младенцем. Монах упал
коленями на кучу мусора и начал беззвучную молитву. Время потеряло свое
значение...
— А я знаю, что ты был
там. Я сразу чувствую... — услышал Алексий за спиной голос Гамлета. — Ты тоже
потерял близких, как и я. Ты ушел в монахи, чтобы убежать от боли... А, может,
я и не прав, ты ушел, чтобы быть ближе к ним?