— Уповал на Бога; пусть
теперь избавит Его, если Он угоден Ему. — засмеялся второй фарисей, — ведь Он
Сам говорил: «Я Божий Сын».
Иоанне эти фарисеи
показались знакомыми. Она вдруг вспомнила, что это именно те, что приходили
смотреть на пророка Иоанна, который дал им гневную отповедь. Иоанна с
негодованием посмотрела на учителей Израиля и презрительно отвернулась.
Мария Магдалина никого не
замечала, ее взгляд был устремлен на распятого Христа. «О, если бы мне только
позволили умереть вместо Учителя, с какою радостью я бы это сделала!» Подумав
это, Мария невольно шагнула в сторону Голгофы. Она сама не замечала, как все
ближе и ближе подходила к Голгофе, пока наконец в ее грудь не уперлось острие
копья.
— Куда идешь, женщина?
Не положено, назад, — угрожающе проговорил воин, преградивший ей дорогу.
Мария повернула
умоляющий взгляд в сторону центуриона. Тот устало махнул рукой:
— Пусть идет.
Стражник пропустил
Магдалину с ворчанием:
— В прошлый раз
собралось таких человек десять и попытались снять с креста своего родственника.
А нам отвечай за это.
Мария Магдалина подошла
к Матери Иисусовой и Марии Клеоповой, стоявшим возле креста. В это время Христос
поднял голову. Его замутненный страданием взор на время прояснился. Он смотрел
на Свою Мать. Запекшиеся уста разомкнулись, и Иисус тихо проговорил:
— Жéно[49],
теперь это сын Твой, — при этом Он указал глазами на Иоанна.
Продолжая смотреть на
своего любимого ученика, Иисус промолвил:
— Это теперь Матерь
твоя.
Магдалина видела, с
каким трудом дается Учителю произнесение этих слов. Сказав их, Учитель тут же в
бессилии опустил голову.
— Жажду! — вдруг
воскликнул Иисус.
Один из воинов, тотчас
прикрепив губку к копью, намочил ее в уксусном вине и поднес к Его губам.
Сглотнув каплю влаги,
Иисус поднял свой взгляд к небу, громким голосом возгласил:
— Отче! В руки Твои
предаю дух Мой.
Затем, посмотрев на
стоящих у креста, проговорил:
— Свершилось, — при этих
словах голова Иисуса безжизненно упала на грудь. Он умер.
ГЛАВА 31
Предвкушение наступающей
Великой субботы вытесняло из памяти уличных зевак увиденное недавно кровавое
зрелище. Жизнь города входила в свое привычное русло, которое, однако, вновь
было прервано. Едва храмовые била возвестили наступление шестого часа, на
Иерусалим среди бела дня стали спускаться сумерки от набежавших на солнце
черных туч. Город с облегчением ожидал дождя. Но еще ни одна капля не упала на
разогретые дневным зноем уличные мостовые, а сумерки все продолжали и
продолжали сгущаться, смешиваясь с пряно-липкими запахами чеснока и других
восточных приправ. Сумерки наползали на город, как зловещее предзнаменование
беды. Первыми это почуяли животные. Тоскливо и протяжно завыли собаки. Приведенные
на жертвенный двор храма овцы сбились в небольшую отару и испуганно шарахались
из стороны в сторону. Тревожно замычали телята. От бессловесной твари тревога
передалась и людям. Когда под ногами заколебалась земля, многих охватили такой
страх и душевное смятение, что они прямо на улице пали ниц, вознося молитвы
грозному Яхве о помиловании. Священники с ужасом наблюдали, как одна из
каменных колонн Соломонова храма пошатнулась и огромная деревянная балка, на
которой висела завеса, отделяющая Святую Святых, с хрустом надломилась и упала.
Тяжелая виссонная ткань завесы с сухим треском лопнула от верхнего края до
нижнего, открыв изумленному взгляду иудеев самое таинственное помещение храма —
Святую Святых.