— Вот уж врать! —
возмутился Василий Петрович, забирая из рук женщины документ. — Что, и при
Хрущеве сидела? — последнее особенно вывело его из себя. — Это сколько ваша
бабка прожила? — вознегодовал он, вместе с тем внимательно рассматривая
российский паспорт старухи. — Вот вам, Анфиса Сергеевна, восемьдесят один год.
Значит, вы и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе могли срок тянуть. А
бабка ваша не могла. Столько не живут!
— Да? — старушка Анфиса
надула губы, подбоченилась и игриво повела плечами. — А вы, начальник, сами у
ей спросите, вона она на печи лежит, поди уж и не спит?
— Шутки? — вскипел
Василий Петрович. — Да я вас… — тут он осекся, заметив как дернулась
закрывающая печную лежанку шторка, украшенная озорными петухами, и в узкий
просвет прямо в его сторону протянулась тоненькая, как хворостинка, ручка. И
что-то там в ней было зажато — не то книжица, не то просто свернутая в
несколько раз бумага.
Василий Петрович
растерялся, не зная что и делать. Выручил один из сержантов. Он по строевому
четко и широко шагнул в сторону печи (вроде бы даже скомандовав себе:
ать-два!), принял в свою руку документ и передал Василию Петровичу.
Все-таки это была
книжица синего цвета, размером примерно десять на пятнадцать сантиметров. На
обложке — герб Российской Империи — двуглавый орел. На первой странице — где
указывалась цена документа, а именно пятнадцать копеек — значилось, что
безсрочная паспортная книжка выдана Псковским управлением полиции 4 апреля 1902
г. за № 290. На второй странице Василий Петрович, чувствуя, как шевелятся на
его голове волосы, прочитал: «Владелец книжки: Анна Васильевна Маркова; звание:
мещанка города Пскова; время рождения: 17 сентября 1866 года» На остальных
тридцати страницах книжки располагались дополнительные сведения о владельце, извлечения
из положения о видах на жительство, места для отметки в уплате сборов за
полугодия и для прописки полицией. Документ производил впечатление подлинного.
Василий Петрович чувствовал это нюхом потомственной ищейки, проросшей в
«органах» еще отцовскими корнями. Испытывая в себе некоторое шатание, он собрал
волю в кулак и громко, скорее даже чересчур громко, спросил:
— Это чье? Из какого
музея? — на последнем слове он сорвался на фальцет. Что б скрыть смущение,
топнул ногой. — Ну-ка признаваться!
— Баба Нюша, ты ему
покажи другой паспорт! — опять по-юношески живо воскликнула Анфиса Сергеевна
— Ась? Чево? Хруща что
ли? — донеслось из-за шторки.
Голос, конечно, был не
молодой, но на сто тридцать лет явно не тянул, что Василий Петрович и отметил с
удовлетворением.