— Разве я не могла успокоиться и прийти в себя за все то время, что была одна?
— А я как сейчас помню, что передо мной была настоящая гадюка.
— Может быть, может быть. Но, однако же, я здесь.
— Здесь-то здесь, да этого еще мало. Обойдусь и без тебя!
— Ну-ну, я тебя понимаю: ты снова погрузился в холостяцкую жизнь; конечно, в чем-то она удобнее. И, естественно, пока ты опять не привык ко мне или еще к какой-нибудь…
— Глянь-ка, мы еще и рассуждаем, да как складно! Знай: этим ты только все портишь. Последний раз тебя спрашиваю: с чего это ты такая паинька?
— Что-то я не понимаю: гадюка тебе не по душе, паинька тоже. Странно.
— Ничего странного, черт побери! Я так привык к тому, что ты постоянно меня изводишь и унижаешь, что, когда по чистой случайности этого не происходит, я настораживаюсь и жду подвоха.
— Значит, ты подозреваешь, будто я прикидываюсь такой тихоней, а на самом деле затаила какую-нибудь гадость?
— Не подозреваю, а уверен! Ну, почти уверен.
— Боже правый, это мне за грехи. Ладно, давай дальше.
— А дальше вот что. Я могу сказать, почему ты со мной такая паинька: потому что ты мне изменяешь!
— Я так и думала, что ты так подумаешь.
— Не морочь мне голову всякой белибердой. Это правда?
— Нет.
— Нет? Подойди к свету, посмотри на меня… Это правда?
— Нет. А позволь узнать, с кем это я должна тебе изменять?
— Не строй из себя дурочку: с Амброджо.
— С каким Амброджо?
— Ты прекрасно знаешь, с каким! С мужем твоей дражайшей подруги Анны.
— Ах да, конечно. Я догадывалась. Фу ты, нелепица какая!
— Нелепица?
— Нашел на кого подумать: рожица с кулачок, весь сморщенный, а рот-то, рот, как у мышонка.
— Ну и что?
— А то, что мне нравятся лица крупные, благородные, как у тебя.
— Ты считаешь, я все это вот так вот проглочу и не поморщусь? Разок попробовать готова каждая… даже лучше, если… Но я-то знаю: чтобы ты сделалась таким ангелочком, одного мимолетного грешка еще мало. Нет, здесь другое. Ты нутром чувствуешь, что виновата передо мной. А все потому, что, видит бог, ты счастлива с ним. Все потому, что изменяешь мне, да, изменяешь!.. А коли так, то я снова спрашиваю: что заставило тебя приехать? Жалость? Долг?
Словом, как это часто случается в пылу ярости, давнишнее подозрение обернулось вдруг поводом для зацепки. В одно мгновение я осознал, не без внутреннего смятения, что пустячная с виду зацепка становилась, уже стала для меня чем-то крайне существенным, жизненно важным. Теперь мне казалось, что я не успокоюсь, пока не выясню все до конца: изменяла она мне, изменяет?
Я принялся рассуждать: такая возможность, сказал я себе, в принципе была вполне вероятна, то есть, по сути, оставалась пока на уровне допущения, а следовательно, могла быть и одной из наименее вероятных. И ни к чему не вела (попытка рассуждать). Одновременно я думал о том, что все равно не смогу получить документального или свидетельского подтверждения своей догадки и что в лучшем случае вынужден буду довольствоваться стилистическим или текстовым анализом. Я схватил эту женщину за хрупкие плечики, такие нежные и гибкие, что, казалось, они вот-вот книгоподобно сложатся на груди, и жадно впился в нее взглядом.