Он говорит: «Банко» (большинство корсиканцев говорят на монакском), и садится верхом на велосипед.
Вместо того чтобы вернуться в кабинет, я поднимаюсь к Старику, чтобы ввести его в курс дела. Согласитесь, есть от чего заработать головную боль. В конце концов, не каждый день приходится видеть подобных животных упакованными, которые к тому же сданы в камеру хранения, как чей-то багаж. В дорогу отправляют летчиков, в дорогу отправляют мышек, но редко летучих мышей. В любом случае я первый раз вижу такое.
Я излагаю дедушке дополнительную информацию, он внимательно меня слушает, потом раздается легкий летучий смешок.
— Черт побери, Сан-Антонио, эти зверушки служили подопытными кроликами.
— Вы думаете?
— Наверняка за этим стоит деятельность какой-то подпольной лаборатории, где проводятся подозрительные опыты. Надо, чтобы вы ее обнаружили, мой дорогой друг.
— Я постараюсь, шеф!
Он в прекрасном настроении. Я удостаиваюсь сердечного похлопывания по плечу.
— Вы на правильном пути, поверьте мне!
— Хотелось бы, чтобы это было действительно так, патрон.
Я покидаю его кабинет в лучах северного сияния, озарившего наши отношения.
Шагаю по вонючему коридору, который ведет в мой кабинет, как вдруг мой слух поражают вопли, несущиеся оттуда. Я легко узнаю мощный, вибрирующий от жира голос Берюрье. От этих криков дрожат переборки. Я бегу. Дверь распахнута, я теряю дар речи, как сказал бы Франсуа Мориак, если бы здесь присутствовал хоть один. Мои летучие мышки воскресли и мечутся, как безумные, вокруг Толстого, цепляясь за его котелок (днем бедняжки слепы, не так ли?) или ударяясь об оконный переплет. Берю описывает линейкой фехтовальные мулине и уже прикончил с полдюжины.
— Помогите! — ревет Опухоль. — Помогите, а то эти дряни выцарапают мне зенки!
Сбегаются сотрудники. Мы вооружаемся шляпами, которые служат как сачки для бабочек, и наконец нам удается обезвредить эскадрилью. Поле битвы представляет собой отвратительную картину. Воистину, создавая летучих мышей, Господь забыл об эстетике. В этот день он перепутал чертежи.
— Отнеси этих ужасных зверей в лабораторию, — говорю я. — Пусть их пока поместят в соответствующее место! Толстый стал лиловым, как епископ в парадном наряде.
— Если я не подхвачу желтуху, — бормочет он, — значит, мне повезло.
— Ты ведь даже не знаешь, что это такое, — успокаиваю я.
Он говорит, что все же, чтобы успокоиться, пойдет хлопнет рому внизу; у меня не поворачивается язык, чтобы запретить ему. К тому же я счастлив, как дурачок. Снимаю телефонную трубку.
— Патрон, — говорю я Старику, — мне в голову пришла одна идея, могу ли я снова зайти к вам?