— Наша продукция, Корней Лукич?
— Бес ее знает, — равнодушно сказал Соболев. — Везде одно… Выкрасить да выбросить.
— Ну, как же… Обидно, если наша!
— Пойдем, толпу соберешь.
Опираясь на палку, сутулый, с подбородком на груди, Соболев медленно зашагал прочь. Алеше казалось, что он все время о чем-то думает, но думы эти — привычные, старые, от которых уже не стоит волноваться.
— Все равно завтра погляжу в цехах! — упрямо пообещал Алеша.
Соболев усмехнулся, оцарапал блеснувшим взглядом.
— И что тогда?
— Ну как «что»… Если увижу, что это мы выпускаем, ругаться начну.
— Ага. И думаешь — поможет?
— Ну, Корней Лукич!.. Ведь так же все равно нельзя…
— Брось ты, — устало оборвал Соболев. — Нашелся ругатель… Все это ни к чему.
Он махнул рукой и грузно поднялся в парадную. Палка его застучала о ступеньки лестницы — туп, туп, туп, — словно убегая, все еще тявкала, как собачонка.
Алешу расстроил этот разговор. И по дороге домой, и вечером он перебирал слова Соболева, пытался понять — откуда в них такое странное, неприятное безразличие…
Он припомнил верстак, будто нарочно задвинутый в дальний угол мастерской; сутулую спину — она была как захлопнутая дверь, ничего за ней не увидишь; и голос — бесцветный, сухой голос, ни радости в нем, ни живинки…
Какая-то перемена произошла с Корнеем Лукичом.
5
Жизнь Соболева круто изменилась, когда он попал в мебельную артель.
После нескольких выпусков художественное училище закрыли. Вероятно, спрос на краснодеревцев снизился, — профессия редкая, зачем готовить излишек специалистов.
Корней Лукич распрощался с последней группой и стал ждать, когда его пригласят на новую должность. Он не сомневался, что его помнят. В минувшие годы Соболева уговаривали работать, кланялись, заискивали, он не привык напрашиваться сам. Но теперь его не звали.
Соболев терпеливо ждал, крепился. Потом обиделся так, как умеют обижаться одни старики, — насмерть.
Он не искал, не хотел знать никаких утешений. Он не подумал о том, что могло десять раз смениться начальство, знавшее его; что теперь во дворцах и музеях трудятся его ученики, справляющиеся с любым делом; что, наконец, попросту меньше стало работы, мебель — не башмаки, требующие каждый месяц ремонта…
Соболев знать ничего не желал.
Прождав месяц, он — всем назло! — пошел и нанялся работать в захудалую артель, благо находилась она вблизи от дома.
Цехи этой артели располагались в бывшей католической церкви. Между контрфорсами храма, под галереями высеченных из камня святых, стояли новенькие станки.
Святые содрогались от заливистого визга циркульных пил. Их головы медленно покрывала древесная пыль.