лазарет, измазюкала зеленкой сочувствий, забинтовала мудрыми советами, а вместо
моих немощных мозгов, временно, конечно, немощных, да... Так вот, предложила
она мне мозги свои для думаний за меня, изрядно тогда поглупевшей.
Первой микстурой в ее рецепте был прописан Горец. Имя его
так я выговаривать и не научилась: слишком много там имелось разных букв. Да и
какая разница, какое там у него имя или национальность, если разговоры о нем
имели чисто терапевтическое назначение. В конце концов, как правильно за кадром
сказал киношный знаток этой темы, не нужно называть национальность горца, чтобы
не обидеть соседнюю, потому что точно такая же история, случившаяся с ним,
может произойти с другим горцем другой национальности.
Светка, чтобы придать этому фанту больше весу, уговаривала,
что он «голубых кровей», «дворянских корней» — князь какой-то. Правда, потом
громко ржала, топая копытцами по цементному полу курилки, и комментировала,
что, дескать, ой, ну у них же там, как кто в угол сакли ходить перестает, так
сразу князем становится. Иго-го-го. Самым веским аргументом его горского
достоинства она считала размеры автомобиля. Когда я спрашивала, какой марки,
будто в этих марках что понимаю, она округляла глаза и губы и доходчиво, как
совсем некудышной, поясняла: «Синенькая такая! С колесиками...»
Вообще-то, несмотря на свое «верхнее» техническое
образование, она иногда меня удивляла своей не замутненной знаниями чистотой.
Как-то прискакала она с обеденного перерыва, как всегда, с часовым опозданием,
и выдала шумную новость, что в магазине сантехники узнала такое чудненькое
слово — «ар-ма-ту-ра»! С того обеденного перерыва этим словом она называла все таинственное
и малопонятное. Например, о кадровых перемещениях в отделе она говорила, что
«это несусветная чехарда, в общем, арматура какая-то».
Когда же мы вдоволь наобсуждались кандидатурой Горца, то
вынесли ему единодушный вердикт: это нам не ва-ри-янт!
Да и Геннадия мне присоветовала тоже она, заботливая. О,
этот Геннадий имел много чего от того идеала, который упрямо сидел в моей мечте
и не давал покоя. Самое главное — это его могучий талант. Геннадий был
известным в определенных кругах художником. Это давало ему деньги, свободу и
хотя строго ограниченную, но все-таки — славу. Если в предыдущих мужчинах явно
недоставало душевности, то в Геннадии она имелась даже с избытком.
Зарабатывал он себе на пропитание и на славу портретами того
самого определенного круга людей, которые устроили всеобщее счастье в отдельно
взятом коллективе избранных. Однажды я спросила, как ему удается таких
малоприятных субъектов так красиво изображать на холсте. Например, вот эта
физиономия на фотографии только чуть-чуть похожа на портрет, ее изображающий.
Явная тупость на фото превратилась в легкую печаль, злой исподлобья взгляд — в
многозначительность, а тяжелая челюсть костолома — в твердый подбородок
волевого человека. В результате зверь орангутанг преобразился в нечто человекоподобное.