Автор сначала вскинул бородато-длинноволосую красивую голову
с высоким лбом, потом вперил в меня свой отстраненный взор и баском пропел:
«Всякий человек нам интересен, всякий человек нам дорог». Потом убавил патетику
и искренне признался, что под призмой водки все люди удивительно красивы. Потом
улыбнулся, как втихаря надувший в штанишки мальчуган, и признался: «Ты знаешь,
так хочется славы!..»
Мы с Геннадием общались в периоды его упадков, работы и
триумфа. Следовавшие за триумфом запои он от меня скрывал. Удалялся в свою
деревенскую берлогу, и там, как он признавался мне, ставил спиртовые компрессы
на раны, нанесенные самолюбию.
После запоев возвращался он в студию тихим, жалким и
печальным. С невыносимым угарным выхлопом... В такие дни я брезгливо жалела
его, и мне казалось, что мы любим и понимаем друг друга. Тогда он, охая, плелся
в свой студийный запасник, вытаскивал мой недописанный портрет и сажал в кресло
позировать. Пока он выписывал мою голову, у нас росли и любовь, и понимание.
Потом ему понадобилось изобразить все остальное, и он потребовал, чтобы я...
ну, это... обнажилась. Когда я привычно остолбенела, он бросился ко мне и стал
объяснять, что иначе он не сможет «меня увидеть», что это такой прием
портретной живописи…
…Погруженная с головой в думы и воспоминания, я перестала
чувствовать время и пространство. В эту минуту я вдруг поняла, что сижу на
работе за столом и с помощью фломастера исписываю большими буквами линейки,
листы бумаги, бланки и бумажную скатерть. Буквы имели разный наклон и толщину,
менялся шрифт, но складывались они в одно и то же слово — «Павел». Под конец рабочего
дня «Павел» смотрел на меня отовсюду и окружал, как то облако притяжения,
которое носил вокруг себя.
Пока я сидела за рабочим столом, ко мне несколько раз из-за
спины подкрадывался наш начальник Сансаныч, густо вздыхал и просвистывал:
«Снова влюбилась подчиненная Милка!» Подсвистывать во время разговора он начал
после выпадения у него переднего зуба во время очередного кадрового стресса.
Видимо, мой взгляд дальнего обзора нес так мало информации о работе и так много
— о нерабочих проблемах, что Сансаныч сокрушенно усвистывал в свой остекленный
закуток терзаться, как жить, чтобы наш дружный коллектив не сократили. Потому
что у нашего отдела имелась только одна работа: показывать всем, что мы нужны,
и без нас выжить институту невозможно. Ну ладно, что это я о ерунде...
Мой печальный опыт попыток воплощения Принца мечты в живого
человека научил меня... Так чему он меня научил? А, ну да! Что все сырьевые
заготовки, взятые мною в обработку, либо были ну очень сырыми, или моя
обработка не доводилась до успешного увенчания. Почему-то претенденты никак не
желали принимать установки на мой идеал. Казалось бы, чего проще — рассмотри,
согласись и следуй намеченному мною плану. Ан нет! Эти создания никак не
вписываются в то, что так просто и естественно.