Хризантема (Барк) - страница 177

— Может быть, вот так… Пожалуй, я бы написала: «Любовь есть страдание».

— Слишком мало слов, — улыбнулся монах.

— Тогда добавьте сами.

Поколебавшись, он медленно проговорил:

— «Любовь есть страдание. Страдание есть жизнь. Жизнь есть любовь».

— Замечательно! — прошептала Мисако, низко кланяясь.

Кэнсё ответил на поклон, потом поднялся и бесшумно вышел в соседнее помещение, где хранилась чайная утварь. Мисако осталась сидеть, чувствуя, как по всему телу разливается новое, невероятное ощущение покоя. Монах снова вошел — размеренной скользящей походкой, едва отрывая ноги от земли. Снова усевшись возле жаровни, он застыл неподвижно, повторяя про себя порядок ритуала, призванного свести число необходимых движений к минимуму. Тишину нарушало лишь уютное бормотание чайника. Чайная церемония началась.

В ночь на четвертое января старая крыса, грызшая картофелину в углу, услышала странный шум и насторожилась. Вытянув шею и поводя носом, она перебежала кухню и исчезла в щели между досками.

Звуком, испугавшим крысу, был болезненный кашель, который доносился из кельи Тэйсина. Монах весь горел, в горле скрипел песок, голова раскалывалась от боли. Попытавшись приподняться на локте, он почувствовал резкую боль в груди и упал без сил. Его помощник, спавший в комнате напротив, проснулся и поспешил узнать, в чем дело. Тэйсин метался в постели, отбросив одеяло, и просил пить. Младший священник кинулся на кухню и принес стакан воды, но Тэйсин осилил лишь несколько глотков и снова откинулся на подушку. Потрогав его сухой горячий лоб, Конэн сбегал в ванную за влажным полотенцем и обтер лицо и руки больного. Это вроде бы помогло: Тэйсин кивнул и слабо улыбнулся. Конэн снова пошел, чтобы намочить полотенце, но когда вернулся, больной уже спал. Из груди вырывались хрипы. Помощник еще раз увлажнил его лоб и уселся рядом на татами, скрестив ноги.

Он не заметил, как и сам задремал, но скоро очнулся: стуча зубами, Тэйсин жаловался, что у него мерзнут ноги. Конэн поплотнее закутал его и опять побежал на кухню, на этот раз за горячей водой для грелки. Сидя на расшатанном стуле возле плиты, где закипал чайник, он поочередно бросал взгляд то на часы, мерно тикавшие на стене, то на телефон. На часах было всего лишь полчетвертого, будить Кэйко не хотелось, но страх оказался слишком силен. Монах встал на колени на стуле, снял со стены трубку и набрал номер. Гудки продолжались целую вечность. Чайник давно закипел, из спальни Тэйсина слышался его слабый зов, а на звонок по-прежнему никто не отвечал.

Через несколько минут столб пара, вырывавшийся из носика чайника, принял угрожающие размеры. Конэн попытался дотянуться через спинку стула до плиты, чтобы выключить газ. Ножка стула, и без того плохо державшаяся, подломилась, и монах с грохотом опрокинулся на пол, сильно ударившись лбом. Телефонная трубка осталась болтаться в воздухе. В ней что-то глухо захрипело, потом послышался голос: «Алло! Алло!» Конэн дернулся, пытаясь вскочить, но в этот момент старая крыса, совсем сбитая с толку непривычной суетой, решила на всякий случай покинуть опасное место. Выскочив из подпола, она побежала в коридор, почти задев ногу монаха. Конэн инстинктивно попытался пнуть ее ногой, но промахнулся и снова растянулся на полу. Когда он наконец добрался до телефона и смог говорить, по щекам его текли слезы.