Антон тоже вскрикнул, представив себе эту невообразимую боль: в этом месте проходит ulnaris nervus!
Преследователи встали вокруг лежащего, но расступились, когда приблизился полковник.
Он, нагнувшись, сказал что-то веселое, слов было не разобрать. А потом наступил штиблетом на раздробленный локоть. Раздался вопль, полный такой муки, что женщины в вагончиках перестали визжать.
Шишков махнул вагоновожатому:
– Что встал? Давай отсюда, давай!
Трамвай дернулся, Антона кинуло на переднюю спинку, где еще полминуты назад сидел человек в кепи.
Никто не оборачивался. Но стоило трамваю повернуть за угольные склады, как все одновременно заговорили.
– Большевик или зеленый, – сказала дама, визжавшая громче всех. – Ужас какой. Я ночью не усну!
Мужчины обсуждали поразительную меткость выстрелов:
– Каково? Сначала в ногу: не бегай. Потом в руку: не шали. Контрразведка. Мастера!
Антон был вынужден подпереть кулаком челюсть. Она прыгала.
* * *
В тот день до Статистического комитета он так и не доехал. Вечером не написал ни строчки. Ночью ходил по комнате, не мог спать.
Конечно, сказывалось потрясение. Антон впервые видел вблизи, как стреляют в человека. Однако дело не только в эмоциях. Случившееся на трамвайной остановке поставило под сомнение всё, чем он с таким увлечением занимался, во что верил.
Контрразведка – та же боевая часть, говорил себе Антон бессонной ночью. Полковник Патрикеев ведет войну с опасным врагом, у этого врага есть оружие. Всё так, всё правильно. Но зачем наступать ботинком на раненый локоть? Если полковник вытворяет такие вещи на улице, при многочисленных свидетелях, что же он делает с арестованными, когда никто не видит? И это – член Братства Белой Розы, соратник Петра Кирилловича, столп будущей идеальной республики?
Сам себе возражал: ты интеллигентик, слюнтяй, цюрихский мечтатель. Увидел краешек кровавой схватки, идущей уже третий год, и заахал. Чекисты тысячами расстреливают совершенно мирных людей, ты сам был этому свидетелем. А ведь красный террор восемнадцатого года был еще цветочками, разве мало ты видел в газетах фотографий с истерзанными телами большевистских жертв?
Но этот аргумент не успокаивал, не давал ответа на коренной вопрос. Если мы не лучше их, зачем тогда всё?
Наутро Антон поехал к Бердышеву, чтобы задать этот вопрос напрямую. Что это будет за новая Россия, если в ней возможны люди вроде Патрикеева? Знает ли Петр Кириллович, какими методами действует полковник? А если не знает, то не следует ли избавиться от такого «единомышленника», пока он и ему подобные не скомпрометировали идею?