Марина возвращалась с танцев усталая и грустная. Хотя бы приходила веселая!
Итак, этот вопрос Анатолия: счастлив ли Федор?
Он отнял пальцы от глаз.
— Не знаю, Толик. Как-то не думал — счастлив, нет ли…
— Об этом надо думать, Федор. Даже если ты нашел уже себя в жизни, все равно держи себя на взводе. Счастье — оно покроется плесенью, если его не обновлять. В жизни всегда есть что-нибудь лучше того, что ты уже достиг.
— Это верно, — согласился Федор. И, желая оставить друга в убеждении, что он, Федор, уже нашел себя в жизни, а за обновлением дело не станет, спросил: — А ты нашел себя в жизни!
— Нет! Все еще мечусь. Хочется чего-то необыкновенного, лететь куда-то, выпучив глаза. Иногда смешно: да полно беситься! Учишься, будешь инженером — что тебе еще надо? Нет, жадны глаза. Дорог так много, и жалко, что только по одной можно идти. Иногда придет глубокое убеждение: ошибся, ошибся, надо было из кожи лезть, но стать… ну, кем? В детстве хорошо рисовал, а художник не получился. Бросил. Стихи писал, знаешь? Отрастил шевелюру, ходил — важничал. Потом понял: стихи мои дрянь. Тоже бросил.
…Вот и Анатолий, оказывается, беспокоен. Почему?
Федор спросил его об этом. Анатолий, усмехнувшись, сказал:
— Спокойствие — душевная подлость.
— Подожди, подожди, — встрепенулся Федор, — это я где-то уже слышал.
— Это Лев Толстой сказал.
— Правильно. — Федор задумался: «Прав он, Лев Толстой? Ну да, его слова вполне определяют довольное спокойствие обывателя».
…Все, о чем они беседовали, занимало обоих в одинаковой степени, потому что все это накопилось за несколько лет разлуки.
— Федор, признаться?
— Прошу.
— Двадцать один год стукнуло — ой-ой-ой, какой большой! А, понимаешь… — Анатолий засмеялся и доверчиво, светло улыбаясь, продолжал: — Нет девушки. Трагедия? Ха-ха! Бывают увлечения, но не то… — Подумав, добавил: — Впрочем, это само приходит. Верно, насколько я разбираюсь? Нет, знаешь что, серьезно, хочется вот такой любви, — Анатолий раскинул руки, — чтобы «с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику». Вот! — Помолчал, склонив голову, и вдруг закивал с хитрой улыбкой: — Да, да, Федор… Стихи, профессия, любовь, много хлопот… бывают и шишки, и ссадины, и ушибы, а… — он заблестевшими глазами уставился на друга, — ни черта не значит. Даже и личное горе, — что говорить, может случиться, — но оно никогда не станет у нас трагедией. Вот в чем дело. Федор! Говорят, нас балуют. Не знаю! Один умник у нас выразился: давайте, говорит, воспитывать людей жесткими, суровыми. Договорился малый! В такой взяли оборот, что только попискивал.