Она отвела глаза, потому что не могла ни о чем думать, когда смотрела на него.
— Почему вы сменили имя?
— Как я уже говорил, я третий сын. Кроме звания "благородный", мой отец ничего не мог оставить мне. Тобиаш унаследует титул. Кристофер станет политиком.
— Чем вы занимались?
— Как обычно. Поступил в колледж и оставался там, пока меня не выгнали. Пропил маленькое наследство, доставшееся мне от матери, слишком увлекался азартными играми и попал в долговую тюрьму. Отец не хотел иметь со мной ничего общего и публично объявил меня недостойным. Я был приговорен к заключению в работном доме.
Его откровения поразили ее.
— И что же вы там делали?
— Научился драться и воровать, это очень полезные знания.
— Но каким образом младший сын графа, приговоренный к работному дому, стал садовником в Блад Холле?
— Работный дом — это примечательное место. Нигде больше вы не встретите людей с такими способностями и достоинствами. Там есть фермеры, потерявшие землю, которую их предки обрабатывали в течение поколений; люди, арестованные за долг, не превышающий стоимости вашего завтрака; достаточное количество художников, писателей и поэтов, чтобы заполнить целый университет. Ну и, конечно, обычное сборище карманных воришек, грабителей, шлюх, джентльменов, переживающих тяжелые времена… — Он обернулся к ней. — Знаете, что я понял? Люди по большей части оказываются бедными в силу обстоятельств… к выгоде знатных людей, вроде вас и меня…
— Это несправедливо и не совсем истинно.
— Однако я повторял это и многое другое снова и снова каждому, кто готов был слушать. — Он улыбнулся ей. — Это была непривычная речь, особенно в устах сына графа, хотя бы и младшего. Многие так считали. К тому времени, когда я усовершенствовал эту речь, меня вытащили из долговой тюрьмы люди, которые во мне нуждались.
— Нуждались в вас?
— Да, чтобы я произносил эту речь за стенами тюрьмы. Меня выпускали перед любым сборищем простых мужчин и женщин, готовых услышать, как "графский сын" отстаивает для них их дело. Я заработал немного денег.
— И тогда вы примкнули к чартистам?
— Нет. — Он уставился в противоположную стену. — Вскоре мне это надоело. Мне исполнилось двадцать два года. Я отправился в Париж. Я хотел бродить по улицам, по которым ходили Вольтер и Руссо. Не смейтесь. Я был ужасно серьезен. Бороться против тирании! Против религиозных догм! Против лицемерия морали! Таковы были мои убеждения.
Она удивлялась, почему он рассказывает ей все это, что не имеет отношения к настоящему моменту.
— А на что вы жили?
Он хмыкнул:
— Революционный оратор безбедно может прожить в этом столетии. Молодой красивый иностранец, джентльмен с манерами знатного человека, может жить даже лучше.