Михаил Рогинский:
Помню, я снимал комнату на улице Плеханова как раз после того, как там жили Сережа с Асей. Я случайно столкнулся с ней, когда она пришла за вещами. Тогда я увидел ее в первый раз. Это была женщина совершенно необыкновенной красоты, эффектно одетая в красное пальто. Она бросила взгляд на мое побледневшее напрягшееся лицо и надменно сказала: «Что, хороша?» Действительно, была очень хороша, что говорить.
Ася Пекуровская:
Обыкновенно Сережа звонил мне утром, часов в десять, оповещая о своем намерении выйти из дому. По установившемуся ритуалу это означало, что минут эдак через двадцать он окажется на углу Невского и Литейного, на остановке троллейбуса номер девять, куда мне следует тоже прибыть в любое удобное для меня время. Строгий и взыскательный в вопросах русской грамматики, Сережа разрешал вам относиться к вопросу времени метафизически в марксистском толковании слова «метафизика», при котором время понималось как единичная, ни с чем не соотносящаяся и не имеющая точек отсчета концепция типа «бабочки» или «цветка».
Мне случалось приходить на место встречи, в зависимости от количества прочих дел и степени их неотложности, то в час, а то и в четыре часа пополудни, находя Сережу неизменно в том же месте и в безмятежном ожидании. Секрет Сережиного долготерпения заключался в том, что угол Невского и Литейного, где проживал еще один трагик нашего времени, Лева Поляков, служил для обитателей Питера одновременно и Times Square, и Бродвеем, и Променадом Des Anglais, и Сандуновскими банями, не говоря уже о в последнее время плохо себя зарекомендовавшей Уолл-стрит. Здесь Сережа принимал знакомых, занимал в долг, расплачивался с долгами, перезанимал, готовился к экзаменам, сдавал их, высматривал красивых девушек, узнавал литературные новости, сочинял и публиковал стихи — в общем, проводил свой день в согласии со служебным распорядком всякого преуспевающего учреждения.
(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 178)
Сергей Вольф:
Он ходил по Невскому проспекту в вольных брюках типа штаны, тапочках и «тенниске» (зеленой, вроде бы). В или без пиджака, старого, кожаного. С девушкой рука об руку, уже тогда воспринимаемой мною как американка. Не знаю, любил ли он ее (а она нет), она его (а он ее — нет), нет — друг друга или друг друга — да, но они любили ходить, взявшись за руки. При соотношении допустимой любви одного из них к другому 0,25 к 0,75 они составляли ощутимую единицу. Даже невольно для жильцов Невского и прочих проспектов, улиц и закоулочков это не было эротическим эпатажем. Но, похоже, никто и не «возбуждался», глядя на них, скорее — завидовал.