Тогда баба Киля мне говорит:
— Тоби саме главне незамитно пройты мимо проводныци в вагон, зайты в туалет и ждаты там, пока поезд тронеця, а тоди выходь и иды до директора. Воны ж тебе на ходу не выкынуть.
Я так и сделала. Баба была счастлива, когда увидела меня в окне. Поезд тронулся…
Но тут только и начались мои приключения. Я нашла купе директора и стала напротив, у окна. Началась проверка билетов у тех, кто сел в Джамбуле. И сколько директор ни объяснял, что у меня был билет, я отстала от поезда, — ничего не помогло. Контролер взял с меня штраф — буханку хлеба, но из поезда не высадил.
На какой‑то стоянке в купе у директора освободилось место, вышел пассажир, и мне на оставшиеся деньги разрешили купить билет. Наконец у меня была своя полка.
Поздним вечером мы приехали в Москву. Меня пожалела женщина, которая ехала вместе с директором, — она работала в библиотеке института, — предложила мне переночевать у нее дома.
Мы приехали к ней, и тут начался салют. И вот я стою у окна и смотрю салют в честь освобождения от фашистов еще одного города. Первый салют в своей жизни! И сколько я потом ни видела салютов — тот был самый прекрасный.
На следующее утро мы с хозяйкой (звали ее Ольга Воронцова) уехали во ВГИК. Я нашла свой курс, свои вещи и поселилась в общежитии за городом — в Лосиноостровском.
Так началась моя жизнь в Москве на законном основании!
Помню, как Сергей Аполлинариевич Герасимов стремительно вошел в аудиторию. Лицо у него было жестким и отстраненным. Он говорил общие слова о нашей профессии, о том, что он будет заниматься с нами мастерством. И тут же уточнил:
— Если студент никак не проявит себя, будет безжалостно отчислен!
Целый год мы занимались этюдами. Сами сочиняли и сами играли эти этюды. Курс был не только актерским, он был наполовину режиссерским. Поэтому те, кто готовились стать режиссерами, работали над отрывками и играли как актеры.
К Сергею Аполлинариевичу я постепенно привыкала, и он уже не казался мне таким суровым.
Праздники мы отмечали вместе. Студенты и преподаватели. Сергей Аполлинариевич замечательно читал стихи, пел песни, играл на гитаре.
Занимались мы не по системе Станиславского, а по системе Герасимова.
А Станиславский тоже занимался в театре этюдами с молодыми актерами. Рассказывают, что однажды во время урока он задал такой этюд:
— Представьте себе, что вы положили все свои деньги в банк, а сейчас вам сказали, что банк сгорел. Что вы будете делать?
Каждый играл в силу своего темперамента и фантазии. Кто- то кричал, кто‑то рыдал, кто‑то падал в обморок, а один актер спокойненько сидел и наблюдал за происходящим. Когда кончился этюд, Станиславский спросил у него: