Уже за Голицино Москва едва помнилась, покой окрестных лесов нисходил в мысли, как благодать.
Изредка, когда дела удерживали Ключникова в Москве, Галя брала отгул за дежурства и приезжала к нему. Правда, в Москве она как бы терялась среди острых на язык стремительных москвичек, сникала среди ярких модниц, разбитных беззастенчивых девиц, которые в городской сутолоке чувствовали себя, как рыба в воде. Но ощущение покоя и чистоты исходило от нее неизменно.
Бурову Галя нравилась, Сергей видел, когда она появлялась, Буров норовил задержаться подольше в комнате и как бы забывал на время о евреях и заговорах, становился молчаливым, поглядывал стеснительно.
В один из майских дней, когда в воздухе веяло застенчивым весенним теплом, к Бурову пришли необычные гости. Рослый плечистый юноша сопровождал седого человека, чья улыбка казалась благожелательной, но острый цепкий взгляд как бы наносил собеседнику ощутимый укол.
— Наслышан, наслышан… — приветливо улыбнулся гость, когда Буров знакомил его с соседом. — Безмерно удивлен, что не посетили нас до сих пор. Да, слава Богу, силой не обделен. Рост, стать — все при вас.
Когда ему представили Галю, он открыто восхитился:
— Вот настоящая русская девушка! А мы все плачемся — оскудели, измельчали… Вы посмотрите, какая пара! Что за дети родятся у них!
Седой гость представился Федосеевым и пригласил Ключникова с Галей в гости — на посиделки, как выразился он. Сергей стал отнекиваться, но Федосеев не слушал:
— Никаких отговорок. И не перечьте мне — решено! Разносолов не сулю, но русское застолье обещаю. Поехали!
Рослый молчаливый юноша был при Федосееве телохранителем и шофером. Они приехали в просторную квартиру в Замоскворечьи, куда вскоре съехались три десятка гостей.
Федосеев опекал Ключникова и Галю, усадил их рядом, сам наливал и потчевал. Он расспрашивал их о родителях, о житье-бытье, сокрушался и огорченно качал головой, сетуя на скудность существования и падение нравов.
— Почему мы, русские, так бедны? — вопрошал он с досадой, озирался все ли слышат? — заглядывал в лица, словно знал ответ, но хотел услышать его от собеседников. — Ленивы? Бездарны? Не похоже. Не верю! Отечество наше богато талантами. Отчего же другие живут лучше?
— Евреи, — подсказал Буров, но Федосеев поморщился с неудовольствием — не встревай, мол, и Буров сконфуженно отступил.
В табачном чаду среди шума, громкого гомона, звона посуды, смеха и суесловия Федосеев постучал ножом по бутылке, призывая собравшихся к тишине, потом возвысил голос и зычно обратился к гостям. Все умолкли, в тишине стало слышно, как в бутылке под пробкой пузырится минеральная вода.