Мистер Мабл глухо ответил:
— А, ничего… Все в порядке, — и снова ушел в себя. Ведь он не мог признаться жене: то, чего он боялся, случилось… Вскоре после того, как Энни в прекрасном настроении ушла из дому, почтальон принес письмо из Руана. Это было жестокое, полное горечи, тщательно продуманное письмо, которое словами говорило о том, как тоскует Маргерит по своему единственному любимому Уиллу; по сути же, было циничным требованием денег. Сами деньги для Мабла значения не имели: у него сэкономлено было так много, что заткнуть рот Маргерит особенного труда не составляло. Беда была в том — хотя Мабл даже себе не признался бы в этом, — что письмо снова отбросило его в тот мир, который он ненадолго покинул. Страшно было снова думать о жутких перспективах, которые таило в себе будущее… В тот день мистер Мабл вновь начал пить, и, пожалуй, его можно было понять.
На следующее утро он все же собрался с духом и отправился в город. В банке он выправил чек, обменял фунты на много-много этих паршивых франков, затолкал их в конверт и заказным письмом отправил в Руан.
Вот так и случилось, что в доме 53 по Малькольм-роуд вновь воцарилась атмосфера безысходности. Нет, это произошло не в один день: супруги Мабл с большой неохотой расставались с внезапно вспыхнувшей между ними приязнью. Страстная любовь Энни к мужу, им же разбуженная, а теперь втоптанная в грязь, умирала в долгой агонии. Любовная страсть была ей едва знакома, она слабо брезжила лишь в воспоминаниях о первых неделях замужества; любовь же к Уиллу была в ее сердце всегда… А то новое чувство, прекрасное, доселе неведомое, что родилось, как на фронте, в тени переживаемой сообща беды и на какое-то время осветило, согрело серую, бедную радостями жизнь Энни, — теперь, сгорев, превратилось в невыносимую горечь, в медленно действующий яд. И яд этот отравлял жизнь обоим…
Разрушающее его действие еще не очень ощущалось в дни Пасхи, когда к родителям приехала погостить Винни. За минувшие месяцы девушка изменилась еще больше. Она вытянулась, почти обогнав отца, и стала еще красивей. Иным стало и ее поведение: она держалась независимо, даже дерзко. Голос звучал глубже, совсем по-взрослому. Цвет лица был удивительно свежий, фигура — сильной и женственной. Короткая верхняя губка, полуопущенные веки придавали ей задорный и в то же время загадочный вид, а подчеркнуто прямой стан и высоко поднятая голова словно заранее предупреждали всякого, что девушка эта знает себе цену.
В школе она ходила в лидерах. Этим она была обязана своей удивительной способности успешно сдавать экзамены, почти не готовясь к ним, а также неожиданно прорвавшемуся таланту в бадминтоне и теннисе… Словом, это была уже не та девочка, что согласилась бы покорно выслушивать дурацкие замечания, на которые так щедры старомодные родители; нет, совсем не та!